Хорт негромко свистнул. Девчонка опомнилась и заторопилась к нему.

– Что это было?

– Ох…

– Ты не охай. Ты говори толком. Че им надо?

– Тебя, – выдохнула Нюська, – они тебя ищут.

Обр замер, глядя на удаляющийся столб пыли, а потом одной рукой подцепил мешок, другой ухватил девчонку за руку и поволок за собой так быстро, что она едва успевала переставлять ноги.

Прорвавшись сквозь траву, заплетенную повиликой и подмаренником, он вломился в юную сосновую поросль выше по склону и лез вперед и вверх по крутому косогору, засыпанному рыжей хвоей и хрусткими шишками, пока не добрался до верхушки холма.

Здесь было светло и ветрено. По земле стелилась длинная нежная травка. Толстенные стволы уходили высоко вверх.

– Кого искали? – отрывисто спросил он, толкая Нюську на землю, чтоб не маячила на виду. – Меня-Хорта или меня-Лексу?

– Я не… – прошептала дурочка, стараясь отдышаться, – не знаю.

– Как не знаешь? А почему думаешь, что меня?

– У них твой портрет был.

– Че? Как это портрет? Картина, что ли?

– На бумаге портрет. Черными чернилами.

– Муть какая-то! Откуда у них такое?

Нюська пожала плечами.

– Они сначала дорогу спросили. В Кривые Угоры. Они поворот пропустили.

– И ты показала? – скривился Обр. – Они же там такого наворотят. Соврать не могла, что ли?

– Ничего они не наворотят. Там господин Стомах сильный отряд оставил. Зато отсюда уехали.

Хорт нашел взглядом облако пыли, медленно катившееся по белой дороге. Да уж, уехали!

– А потом их главный твой портрет достал.

– Да не писали с меня портретов!

– А может, и не твой, только похож очень. Достал, значит, и спрашивает, не видала ли я такого в городе или на дороге. А я говорю – не видала. Ну, они и уехали.

Обр выпрямился, глядя вниз, на песчаную полоску, огибавшую подножье холма и скрывавшуюся в сизой зелени сосняков.

– Чтоб я сдох, если еще когда-нибудь пойду по дороге!

Скрестил пальцы, плюнул под ноги. В общем, поклялся как положено.

Потом повернулся к дороге спиной и решительно двинул дальше в лес, в пахучую глубину столетнего соснового бора. Нога побаливала, но идти не мешала, хотя клюку он забыл внизу.

– А куда мы идем? – донесся сзади тонкий голосок Нюськи.

– Не знаю. Туда, где нас нет.

Повелитель легонько поглаживал правый висок и старался ни о чем не думать. Но противный холодок под сердцем не отпускал. Пешка, надежно запертая у края, та самая, за которой посланы были лучшие, преданнейшие люди, исчезла с доски. Просто взяла и исчезла, будто и не жил никогда на свете Оберон Александр Свенельд Хорт, младший и последний отпрыск Усольских Хортов. Повелитель знал правила: исчез с доски – исчез из жизни. Но пешка не была бита. Теперь вся надежда на посланный отряд, но – чует, ох, чует сердце! – надежда плохая. Оберон Александр Свенельд Хорт вышел из игры.

– Знаешь, я больше не могу, – испуганно призналась Нюська, – совсем.

– А больше и не надо, – покладисто отозвался Обр, – вот только речку перейдем. А то здесь нехорошо. Сыро.

Эта речка – или, скорее, широкий ручей – была четвертой или пятой из встретившихся им на пути.

По первому ручью Хорт долго шел вверх, благо вода была чистой, а дно твердым, песчаным. Выбраться на берег он постарался так, чтобы ни следа не осталось. И даже примятую траву расправил бережно, как родную.

Со второй речушкой повторил то же, только пошел вниз по течению, выше щиколоток увязая в густом иле. Нюську взял на закорки. Не хотел, чтобы дурочка вымокла. Пронес полсотни саженей[28] и очень удачно посадил на низко склонившуюся над водой ольховину. Так что у самой воды не то что следов – и запаха не осталось. Ежели от дороги станут искать с собаками, трудненько им придется. Измокшую повязку он, стиснув зубы, отодрал от раны, но не бросил, сунул за пазуху. А рана… Да что рана. Авось и так заживет. Не в первый раз.

Третью речку они просто перешли вброд. Через четвертую, извивавшуюся в заросшей осокой и молочаем болотистой низине, перебрались, перепрыгивая по кочкам. Обр по-звериному чуял твердую дорогу, но тут пару раз ошибся, провалился по пояс. Да оно и к лучшему. По такому болоту ни одна собака след не возьмет.

Корабельные сосновые боры на крутых приморских обрывах давно остались позади. Потянулись хмурые ельники: где потемнее – затянутые мягким седым мхом, где посветлее – заросшие высокими, по грудь, папоротниками, и самые темные – в которых под ногами не было ничего, кроме бурой от влаги хвои и странных грибов, похожих на бледные щупальца. Да изредка попадался петров крест – тот самый, что долго тайно ползет под слоем прелых игл, прежде чем прорваться наружу чешуйчатыми белыми побегами.

Хорт знал, что идут они уже долго. Заметно темнело. Небо в просветах между еловыми лапами стало закатным, розовым. Направление он держал примерно на восток. Просто так, чтоб не ходить кругами да убраться подальше от проклятой дороги.

– Я правда не могу, – жалобно прошептала дурочка.

И верно, не может. Личико бледное, губы обметало, под глазами темные тени.

Крякнув, Обр подхватил девчонку на руки и медленно перешел последнюю речку – широкую, мелкую, совсем прозрачную, легко скользящую по песчаному дну.

На другом берегу он высмотрел хорошее место. Полосу светлого песка под берегом, у корней нависших над потоком елей. Видно, днем здесь подолгу бывало солнце. Прибрежный песок оказался совсем сухим. Хорт опустил Нюську подальше от воды, у свисавших сверху тонких, кривых корней. Не простоит долго это дерево. Осенние дожди подмоют, а весеннее половодье уронит в реку.

Девчонку ноги совсем не держали. Съежилась на песке, свернулась, как младенец в утробе матери, закрыла глаза.

«Умучилась, – тоскливо подумал Обр, – а я ведь и не бежал вовсе. И хоть бы раз пожаловалась. Вот дурочка».

– Живая?

– Да, – прошелестело в ответ, – я сейчас, вот только полежу немножко…

– Угу, – сказал Хорт, взлохматил для бодрости волосы и начал действовать. Присел на корточки, ворча развязал слипшиеся завязки, стащил с дурочки отсыревшие лапти, размотал мокрые онучи. Ноги совсем холодные. Простудится еще, возись с ней. Сдернул с плеч плащ, покопавшись в торбе, достал второй, закутал девчонку, как младенца, с головой, у ног подоткнул поплотнее.