– Эт че такое? Почему в башне посторонние?

В арку ввалился сменный караул пушкарей во главе с разводящим. Между красными солдатскими камзолами мелькнула Нюська. Хорт с некоторым облегчением понял, что драться не придется. Могучего соседа живо выдворили из казенного помещения, а затем и с чисто выметенного казарменного двора. Он угрюмо отпихивался и бубнил, что Обр-Лекса, мол, тоже посторонний, на что ему вразумительно отвечали: не посторонний, а главный свидетель, пребывающий в башне по приказанию самого господина Стомаха. Такой важной персоне живо помогли подняться по лестнице и, наконец, оставили наедине с вожделенным горшком каши и встрепанной, порозовевшей от переживаний Нюськой.

Поедая остывшую кашу, Хорт все представлял дурочку женой этого сарая. Представлялось плохо. С другой стороны, она будет пристроена, и тогда уж он за нее не в ответе.

– А с чего ты отказалась-то? – спросил он, жуя. – Выходи, чего там. Все будет, как ты хотела: дом, огород, лодка почти новая. И крыша у него, небось, не течет. Урожай по осени уберете, рыбы насолите – красота! Не жизнь, а малина.

Тут он поднял глаза от горшка и обнаружил, что Нюська опять смотрит так, будто у него изо рта торчат окровавленные клыки или валятся черные жабы.

Посмотрела и отвернулась.

– А что, – хмыкнул Обр, – он же белобрысый. Хотя на князя, конечно, не похож. Глаза, опять же, водянистые, руки корявые. Но зато хозяйственный и душой телок добродушный. Даже квашню простил.

– Я не могу.

– Это почему?

– Я уже замужем.

– A-а, ну да, – сообразил Хорт. – Но я-то тебе не враг. Я никому не скажу. Никто не узнает.

– Я знаю. Ты знаешь. Мы перед Богом обещались.

– Да ладно, обещались. Вынужденная клятва в счет не идет.

Девчонка ничего не отвечала. Ушла в угол в обнимку с веником и деловито шуршала там. Прибиралась, должно быть.

– Или он тебе вовсе не нравится? – спросил Обр, пристраивая пустой горшок на табурет у кровати.

– Нет, – тихо донеслось из угла.

– Ну не хочешь, как хочешь, – пошел на попятный Хорт, – тогда уйдем вместе. Только просто уйти нельзя. Тут надо, чтоб никто не знал, когда ушли, куда ушли, через какие ворота вышли. Ты вот чего, вызовись на торг ходить. По кухне всегда чего-нибудь нужно.

– Да я хожу уже. Ох, и сегодня ведь посылали. – Озабоченная Нюська выползла из угла в полосу льющегося из оконца света, возвела глаза к сводчатому потолку, припоминая.

– Вот и хорошо. Завтра с тобой пойду.

Почти неделю Обр провожал Нюську на торг. Каждое утро, ближе к полудню, они выходили из ворот казармы. На локте у Хорта висела большая корзина с крышкой. Другой рукой он галантно поддерживал дурочку. И она ничего, не смущалась, опиралась на нее, как будто так и надо.

Любопытные взгляды ехидных стряпух и прачек, ядреные шутки караульных Обра не трогали. Он был занят делом. По первому разу опасался, что за ворота не выпустят. Но ничего. Никто и слова не сказал. Правда, Хорт в эту легкость не поверил. В тот день ему все мерещился чей-то буравящий спину взгляд. Потом прошло.

Во второй раз не только пропустили, но еще и монетку кинули, приказали принести пива. Седьмой сын Свена унижение стерпел молча, монетку поднял, приказ смиренно выполнил, прохладный тяжелый кувшин принес. И с тех пор перестал беспокоиться. Ходил туда-сюда как хотел и глаза чужого за собой больше не чувствовал. Да и все в казарме привыкли к тому, что кухонная девчонка со своим хромым кавалером всякий день отправляются за провизией.

За воротами лежала широкая улица, до того пыльная, аж в носу свербело. С одной стороны глухая кирпичная стена казармы, с другой – крепостная стена. Взгроможденные друг на друга сизые валуны.

В пыли отпечатывались босые Нюськины ножки, тянулся прерывистый след Обровой клюки. Упиралась улица в гудящий торг, выходила к скрипучим колесам подъемников, к помостам, по которым вечно катали бочки, тягали крючьями короба и рогожные тюки.

Обр старался идти между Нюськой и корявыми, блестящими от пота крючниками: еще заденут ненароком или скажут чего. На базаре он вручал ей корзину и шел в корчму, самую захудалую, где обычно останавливались мужики из нищих окрестных деревень. Называлось заведение просто и без затей «Ось и колесо». Для скотины имелись все удобства: тут тебе и стойла, и кормушки, и водопойная колода. Людям же полагалось ночевать на сеновале или прямо на дворе, на телеге, либо под телегой, смотря по погоде.

Хорт скромно усаживался поближе к двери, спрашивал пива. Гадость эту, горькую и вонючую, он терпеть не мог с тех самых пор, как пьяный Герман с криком «Пусть привыкает!» сунул его, восьмилетнего, головой в едва початый жбан. Нахлебался тогда вдоволь. На всю жизнь хватит.

Одно хорошо: кружки в этом «Колесе» большие, стало быть, сидеть можно долго. Обр и сидел, цедил по глоточку горькую отраву, в разговоры ни с кем не вступал, никого ни о чем не расспрашивал, только смотрел и слушал, кто когда приехал, чем торгует, когда собирается восвояси. Здесь его обычно и находила Нюська.

Хорт расплачивался, забирал у девчонки корзину, и тем же порядком они возвращались назад. При этом Обр старательно хромал, тяжело опираясь на палку. Вид имел, спасибо Нюське, скромный и ухоженный, всякому начальству, попадавшемуся навстречу, почтительно кланялся. Была бы шапка, и шапку ломал бы. Но шапки у него, к счастью, не было, так что от этого унижения он был избавлен.

* * *

Как-то раз нарвался на самого господина Стомаха, с брезгливой миной прохаживающегося по двору казармы. Тот поглядел внимательно, поманил пальцем. Хорт с трудом сдержался, чтобы не дернуть сразу в отрытые ворота. Кивнул смиренно и, бросив посреди двора перепуганную дурочку, поплелся следом за высоким начальством. Начальство направилось прямиком в Глазастую башню, в личный кабинет.

Стены тут были, как и везде в казармах, беленые. Шесть узких окон смотрели на север, на море, еще шесть – на юг, так что на всем лежали тонкие полосы света и тени. От этого, наверное, круглая комната показалась Обру большой прочной клеткой. Вещей было мало, будто хозяин не жил тут, а так, остановился перед дальней дорогой. Конторка[24] с кучей небрежно скрученных свитков, высокий поставец[25], чуть не до дыр просиженное складное кресло. На костылях, безжалостно вколоченных в стену, пара хороших кожаных плащей и два палаша. Один – в истертых ножнах, другой – страсть какой красивый: ножны – черный бархат в серебре, рукоять – фигурная. Но Хорт сразу понял – в бою от него толку не будет.