Повернувшись, он побрел к поезду.

Волоков лихорадочно всматривался в лица остальных. Офицеры, стараясь не глядеть друг на друга, вздыхали, с остервенением утаптывали снег – но пока за Рейнвартом никто не пошел. Штабс-капитан чувствовал, что его товарищам не хватает какого-то одного аргумента.

– Ну, дело ваше, господа! Как хотите – хотя лично я считаю, что наш Рейнварт – просто трусливая баба! Вот попомните мои слова: когда дело будет сделано – он быстро передумает, примазываться станет. А вот ему тогда! – И он свернул вслед внушительный кукиш с необыкновенно длинным, высунутым вперед большим пальцем.

Когда-то в гимназии и в кадетах он смешил этим кукишем товарищей: как они ни старались, такого длинного у них не получалось. Кукиш Волокова разрядил обстановку и сейчас. Офицеры заулыбались, кто-то хихикнул.

– Значит, делаем? – дожимал Волоков. – Тогда сейчас даем команду денщикам, пусть наберут кирпичей.

– Прямо не знаю, господа, – буркнул кто-то. – Не по-людски как-то… Хотя, с другой стороны, штабс-капитан прав: что толку с нашей присяги и офицерской чести, ежели в Иркутске всё одно золото эсеры либо большевики растащат?

Волоков хлопнул в ладоши:

– Ну, вот и ладушки! Соловейчик, набирай кирпичи!

У штабс-капитана отлегло от сердца: разговор с офицерами, которого он в глубине души боялся, закончился хорошо. Вот только Рейнварт… Волоков недобро посматривал на ушедшего к вагону поручика. Честного слова в таких случаях маловато бывает, подумал он. Ну, ничего: дай Бог главное дело провернуть – а с этим чистоплюем можно и позже разобраться! Пусть только эшелон минует Тыреть – и в сторону Тайги пойдет! Был человек – и не будет человека!

* * *

Окончательные переговоры с чехами Волоков взял на себя. Вернувшись в вагон и мало-мало отогревшись, он отправился на поиски капитана Войды, старшего офицера чехословацкого конвоя. Войда с прищуром поглядел на русского собеседника:

– Что ж, задумано неплохо. Я согласен. Но добычу пополам, господин штаб-капитан!

– Куда вам столько? Мы-то, господин капитан, свою долю на станции оставим. А вы? Под полки прятать будете? Думаете, большевики вас из Владивостока без обыска выпустят?

– Ale to je naprosto nic není, drahoušku![73] – процедил Войда. И, боясь быть непонятым, перевел. – У вас России в таких случаях говорят: не ваше собачье дело!

– А я в ваши дела и не лезу, – пошел на попятную Волоков. – Предупреждаю просто…

– Сами разберемся, – отрезал чех. – Значит, делаем так: в Тырети ваши люди срывают пломбу на вагоне № 286860[74], залезают внутрь и меняют золотые слитки в ящиках на кирпичи. Ящики с подменой вы переставляете куда-нибудь вглубь вагона. Ясно?

– Добро, – кивнул Волоков.

* * *

В Тыреть прибыли глухой ночью. На дебаркадере вокзала литерные эшелоны встречал один-единственный человек с фонарем и в огромном тулупе до пят. Оказалось, баба.

Волоков выскочил из вагона – и к ней:

– Слышь, милая, партизан не видать тут?

– Ездиют вооруженные люди, господин офицер. С вечера конные, человек с десяток проезжали. А кто такие – по нынешним временам опасно спрашивать.

– Понятно. А что за упряжка санная, бабонька?

– Моя лошаденка, ваш-бродь. На ней сюды приехала – чтобы ноги не бить, далече от станции живу.

– Это хорошо, что далеко. Вот что, милая; я у тебя лошадку с санями позаимствую на часок. Гробы с поезда снять надо…

Объехав подальше головные вагоны, где кое-где в окнах горел свет, Волоков подогнал сани к открытой платформе, где его в напряжении ждали подельники:

– Грузите ящики в сани, господа. И к теплушке. А мы с Соловейчиком пошли шахты искать.

Первую шахту в снежной целине нашли быстро – но она оказалась мелковата. Соловейчик, дрожа от страха и холода, брел по снегу медленно, светил во все стороны, вглядывался в сугробы, тыкал шестом. Нашли вторую яму, потом третью. Обвалив вниз с краев снег, посветили фонарем: сажени три с лишком, подходяще!

Волоков оглянулся на поезд: далековато все-таки! Если б не лошадь с санями…

– Соловейчик, остаешься здесь! Да не стой столбом, дурак, а тропку между ям для лошади натопчи, чтобы не провалилась. Я за грузом пошел.

К вагону подбежал, совсем запыхавшись.

– Нашел шахты! Нашел, братцы! А у вас что?

– Тихо ты! – прицыкнули на него. – От головного кто-то идет, не видишь? Лошадь бы убрать с глаз: похоже, Ермохину не спится. И от вагона подальше отойдите, штабс-капитан, а то ведь спросит: чего, мол, тут делаете?

Офицеры двинулись навстречу одинокой фигуре. Оказалось, и вправду Ермохин. Поручик всмотрелся в группу, держа руку на кобуре:

– А вам чего не спится, господа офицеры? Часовых расставили – и по вагонам!

– Да вот, не спится, господин поручик. Вышли прогуляться перед сном. Разрешите осведомиться: стоять-то долго будем?

– Насчет стоянки сведений пока нет, господа. Капитан Войда?

– Ano, poručíku![75]

– У вас все в порядке?

– Ano, poručíku!

– Ну-ну, – Ермохин зашагал вдоль вагонов в хвост состава.

– Унесло чертушку, – выдохнул Волоков. – Ну что, приступаем?

Откатили дверь вагона, начали принимать ящики.

Потоптавшись рядом, Волоков посветил в вагон фонарем. Изловчился и кое-как ухватил тяжелый мешок, лежащий с краю. Бросил его в отъезжающие сани.

Ящики в сверкающую стенами соляную шахту спускали долго, умаялись. Поручик Рогулин, военный сапер, сидел около ямы на корточках, прилаживал к стене ямы квадратный ящик с динамитом. Закончив, повернулся к товарищам:

– Господа, какое время отсрочки поставить? Тут максимум двадцать четыре часа. Меньше можно, больше нельзя…

– Ставь на всю катушку, – пропыхтел Волоков. – Черт знает, сколько простоим тут. А яму пока жердями накроем. Настелим и снежком засыплем. Мы богачи, господа!

Подтащив к краю ямы мешок, надрезал его, вытащил небольшую коробочку – в ней оказался какой-то чудной орден.

– Глядите, господа, орден какой-то. Никогда не видал такого – иностранный, что ли?

На него цыкнули: не отвлекайся, штабс-капитан! Помоги лучше…

Волоков спихнул мешок с орденами в яму, велел денщику вернуть бабе со станции лошадь с санями.