Подразделение поручика Ермохина на всем пути следования успешно охраняло поезд Верховного, вплоть до его ареста. Но и после этого Ермохин со своими солдатами и офицерами отказался подчиниться чехословацкой команде и разоружиться, и только после личного приказа Колчака полномочия все же сдал. Но оружие команда не сложила, и некоторое время продолжала выполнять охранные функции, только во внешнем кольце. Внутреннюю, непосредственную охрану стали нести чехи со словаками. И сразу же среди русских обитателей литерного пошли разговоры о том, что «братушки» начали серию хищений вверенного им золотого запаса империи.

Русскую команду это глубоко возмутило. И понемногу в головах русского конвоя начали копошиться нехорошие мысли: почему чехам можно, а им нет?! Жалованья, в конце концов, с самой осени не плачено… Впрочем, до станции Зима русские офицеры только присматривались к теплушкам с золотом, прикидывали варианты и строили планы.

А проклятые литерные пробирались на восток слишком медленно, делая в сутки не более 80–90 верст. Смотреть в окно было совершенно не на что, а желающих тяпнуть от тоски и неопределенности рюмаху-другую – хоть пруд пруди. Но русское «лекарство от скуки» было далеко не у всех, и это обстоятельство поделили офицерское сообщество на господ имущих и «господ шакалов». Последние только и высматривали, вынюхивали – не уловят ли их чуткие носы знакомый аромат «эликсира спасения»? На «шакалов» глядели с плохо скрываемым презрением – как, наверное, глядят всякие трудяги на бездельников-«стрекозлов», пропевших свое «лето».

* * *

– А не выпить ли нам, господа, водчонки? – зевнул с верхней полки только что проснувшийся штабс-капитан Волоков.

Штабс-капитан был из категории «шакалов». И предложение выпить водки исходило не от того, что где-то в углу его личного чемодана тяжело булькал «эликсир». Спрашивал Волоков просто так, на всякий случай – вдруг, пока он спал, кто-нибудь из товарищей-офицеров вспомнил про свой день ангела, либо памятную дату? И, вспомнив, полез в заветный чемодан или дорожный мешок.

Но – увы! Вопрос Волокова был гласом вопиющего в пустыне. К тому же от спущенных с верхней полки ног пробудившегося штабс-капитана понесло так, что другие офицеры, сидящие на нижней полке, враз поморщились и, не сговариваясь, отодвинулись подальше.

Спрыгнув со своей полки, Волоков с хрустом потянулся и еще раз, на всякий случай осведомился:

– Так что, господа, неужели все наши запасы живительной влаги иссякли? Ох, как жаль! А мне, как нарочно, обед сейчас снился! У родственника, архиерея. Обед, господа! Да какой – с подачей монастырских настоек! И до того гадостным оказалось реальное пробуждение, что… Эх!

– Волоков, вы бы сапоги надели, что ли, – буркнул из-за книги поручик Рейнварт. – Право, мы все тоже не хризантемами пахнем, но, уважая товарищей, сапог в купе хоть не снимаем!

Поглядев на поручика заплывшими глазами, Волоков не заорал, не потребовал незамедлительной сатисфакции – это было давно пройдено и изрядно всем надоело. Отделавшись многозначительным «ну-ну, господа чистоплюи!», он не спеша обулся, потопал сапогами в пол и без особых церемоний попросил господ офицеров сдвинуться, пустить его к окну.

А тут и пол вагона под ногами дрогнул, по составу из конца в конец залязгал металл вагонных сцепок. Поезд тронулся, вызвав всеобщий вздох облегчения.

Волоков повторил просьбу пустить его к окну. Поскольку за полузамерзшими стеклами ничего, кроме как нескончаемой снежной пелены, не было, его пустили.

Потаращившись в окно минут пять, Волоков – неизвестно для чего – спросил время, и, не получив ответа (у самого же часы в кармашке, что за издевательство!), снова прижался лбом к холодному стеклу, изредка моргая глазами. Потом, словно что-то вспомнив, сорвался с места и исчез за дверью радиоотделения.

Офицеры переглянулись: поведение Волокова нынче было несколько необычным.

– А изрядно мы нынче проехали без остановок, господа, – заметил кто-то из офицеров. – И стояли меньше часа – прямо диво дивное!

– Хоть едешь, хоть стоишь – какая разница? – столько лениво откликнулся другой. – Ни станций, ни даже паршивых разъездов… Оно, конечно, с другой стороны спокойнее: на станции иди караульных вдоль состава расставляй, да проверяй каждые десять минут. С докладом к начальнику смены бегай – по этакой-то погодке. Так что не грешите, господа! И вообще: чем дольше едем, тем дальше от краснозадых… Ну, вот, сглазил…

Вагон дернулся, заскрипели тормозные колодки, и поезд опять стал замедлять ход.

Хлопнула дверь радиоотделения, и в купе появился штабс-капитан Волоков. Лицо его прямо светилось – как у человека, получившего неожиданное приятное известие.

– Последние новости, господа! – объявил он. – Радист головного эшелона только что передал нашему, что перед станцией Тыреть еще одна партизанская диверсия! Пути разобраны на пятьдесят сажен, так что стоять будем часа три, не меньше. И за Тыретью диверсия! Так что разбирайте шинели, господа! Предлагаю немного прогуляться на свежем воздухе.

Офицеры снова переглянулись: Волоков нынче был сам на себя не похож! Как правило, его даже по хорошей погоде вытащить из вагона было невозможно. А тут… За окном метель, а он на прогулку зовет! Чудеса!

– Что это с вами, штабс-капитан? – насмешливо осведомился Рейнварт. – Никак секретная радиограмма от союзников получена, и вас представили к награде?

– Посмейтесь, посмейтесь, господа! – бормотал Волоков, поспешно натягивая поверх одних шаровар вторые. – Я погляжу, как вы будете смеяться, когда я изложу вам, господа, осенившую меня идею. Ну, что же вы сидите? Одевайтесь!

– Холодно там, – передернул плечами подпоручик Синицкий. – Метель! Давайте уж, здесь излагайте, Волоков…

– Синицкий, не пожалеете, Богом клянусь! Господа, здесь говорить никак не возможно! – Штабс-капитан многозначительно мотнул головой на плащ-палатку, отделяющую чешскую половину вагона. – Такая идея! Но один не справлюсь… И вы, Рейнварт, и вы, Рогулин, – все пойдемте!

Офицеры едва не хором фыркнули: в идею Волокова никто, разумеется не поверил – но в его голосе были такие звенящие нотки, что… Да и, действительно, засиделись…

Все шестеро офицеров потянулись за шинелями, башлыками. Посыпались шутки, кто-то рассмеялся:

– Ну, ведите, господин Сусанин! Покажите нам снежные окрестности…

– Сию минуту, господа, я только денщика с собой прихвачу. Эй, Соловейчик, а ну – подъем!

– Господи, денщик-то вам зачем, Волоков?

– Там, там всё там узнаете, господа! И вам настоятельно рекомендую денщиков своих прихватить. Боже, какой случай! Фортуна!

Офицеры и денщики спрыгнули с обледенелой подножки вагона и столпились у вагона, отворачиваясь от колючей поземки и кутая лица в башлыки.

– Прошу за мной! – Волоков полы шинели заткнул за ремень и, высоко поднимая ноги и матерясь, зашагал по сугробам к концу вагона.