Сегодня я проводила Романа на работу, а сама осталась дома. По молчаливому уговору мы старались не касаться этой болезненной темы. Я старалась держать себя в руках, бродила по дому с тряпкой, вытирая несуществующую пыль. Но когда увидела в окно празднично одетых детей с букетами цветов, идущих в школу, не выдержала: заныло сердце. Оно буквально разрывалось на части, потому что впервые за всю свою взрослую жизнь я не спешила в школу. Я отошла от окна и безутешно расплакалась.

Едва дождалась Романа с работы.

– Как ты? – спросил он, снимая новый костюм.

– Какое-то странное чувство, – говорю я. – Все идут в школу, а я как отброс общества. Столько лет просыпалась раньше петухов, чтобы приготовить завтрак, а теперь могу валяться в кровати до семи. Странно – и все тут.

– Ты уже достаточно наработалась на своем веку. Можно и отдохнуть. Недаром же пенсию называют заслуженным отдыхом. Кто-кто, а ты его точно заслужила.

Я отвернулась, чтобы Роман не видел, как слезы застилают мне белый свет.

– Что с тобой, Марийка? – спросил он, поворачивая к себе мое лицо.

– Не могу! Я так не могу! Я не знаю, как я это переживу. Я чувствую себя лодырем, предательницей.

Роман прижал мою голову к своей груди.

– Поплачь, если тяжело. Один раз можно, чтобы потом окончательно успокоиться.

– Мне нужно время, чтобы привыкнуть к такой жизни, – говорю я, всхлипывая.

– У новой жизни есть свои достоинства, – говорит он, поглаживая мои волосы.

– Какие?

– Мы будем больше времени проводить вместе.

А вечером к нам пришли учителя с охапками цветов. Тяжесть немного отступила. Но это не значит, что я быстро привыкну. Разве легко перекроить уклад жизни, сложившийся за несколько десятков лет?

Как я устала от этих очередей, талонов, купонов. То нет этих самых талонов, то они есть, но, чтобы приобрести на них какую-нибудь вещь, надо потратить не один день. У Иринки родился второй мальчик, а я не могу купить ничего необходимого для ребенка. Нет даже детского мыла. Я выстояла четыре часа в очереди, но смогла купить только три бруска мыла на эти проклятые талоны. К сожалению, оно не детское, а туалетное. Пошла на следующий день к знакомым – меняться. Один кусок детского все-таки добыла. Скоро ребенок вырастет, а коляску для него им так и не удалось достать. Мне задерживают пенсию за пять месяцев. И когда закончится этот хаос? Непонятно…

Я не очень верила, когда слышала от пожилых людей, что внуков они любят больше, чем собственных детей. Но сомнения эти развеялись, когда я сама стала бабушкой. Если бы кто-нибудь знал, как мы с Романом ждем лета, когда к нам привозят внуков! Убираем в доме, как перед праздником, что-то подкрашиваем, переклеиваем обои, считаем яйца в холодильнике – хватит ли на всех, по три раза на дню бегаем в огород посмотреть, поспел ли горох, и покраснели ли вишни в саду.

Не берусь объяснить, почему мы привязаны к четверым мальчишкам, нашим внукам, крепче, чем к собственным детям. Может, потому, что подсознательно чувствуем свою вину перед детьми: когда-то не хватило времени прочитать лишнюю сказку перед сном, не было возможности побаловать сладостями, забыли чмокнуть в макушку? Вот и стараемся наверстать упущенное, отдавая столько любви внукам….

Утро выдалось погожее. Внуки спят, но Роман уже пошел их будить, хоть еще и рано.

– Не жаль тебе поднимать детей в шестом часу? – спрашиваю Романа.

– На старости лет выспятся, а утро прозеваешь – день пропал, – отвечает он. И уже слышу: – Подъем, парни! Кто со мной в лес?

Куда и сон девался! Вскочили, засуетились. Через полчаса мы уже в лесу. Роман хочет, чтобы мальчики научились любить и тонко чувствовать природу, а заодно объясняет, как не заблудиться в лесу, показывает ягодные и грибные места. Вижу, что внуки устали, но виду не подают, топают за Романом, слушают его рассказы.

– А в речке будем купаться? – спрашивает Антончик, сын Даринки.

– Если пообещаешь не простудиться, – отвечает Роман.

Идем к речке, потому что солнце уже высоко и становится жарко. Мальчишки сразу лезут в воду, брызги летят во все стороны, как сверкающие стеклышки. Я брожу по мелководью, разглядывая плоские, отшлифованные водой камешки на дне и любопытных мальков, кружащих у моих ног. Потом выхожу на берег и в тени развесистой старой вербы расстилаю на траве простыню.

– Ну, хватит! – подает команду Роман. – Вылезайте, а то закупаетесь так, что сороки украдут.

Мальчишки бегут ко мне, а у меня уже готовы бутерброды. Они наворачивают их так, что за ушами трещит.

– Вкусно! – говорить Олесь.

– Я голодный, как волк, – добавляет Антон.

Не успели перекусить, как Антону приходит в голову забраться на вербу. Натягивает штаны и карабкается на дерево.

– Штаны порвешь, – замечает Роман.

– Не порву, они у меня американские! – хвастается мальчик. – Деда, а у тебя в детстве были наши джинсы или импортные?

– Мои «джинсы» мне мать выкроила из старых штанов старшего брата, потому что не в чем было ходить в школу. Я уже как-то рассказывал вам, что моя мама осталась вдовой с тремя детьми.

– А куда девался твой папа? – Антон уже забыл, что собирался на дерево. Вернулся и уселся вместе с остальными поближе к Роману.

– Его тяжело ранили на фронте. Он долго лежал в госпитале в городе Мичуринске, в России, там и умер от ран.

– А где его похоронили?

– В том же городе, в братской могиле.

– А мы туда поедем?

– Обязательно!

– Расскажи еще про свое детство, – просит Олесь, а Роману только того и надо: готов рассказывать сколько угодно, лишь бы слушали.

– Пошел я в школу в постолах, потому что другой обуви не было…

– Я видел такие в музее, – вставляет Антон.

– И все бы ничего, но никак не мог научиться наматывать портянки.

– Зачем? Носки бы надел, – говорит Олесь.

– А откуда бы они взялись? – пожимает плечами Роман. – Ну, кое-как с онучами справился, а зашнуровать постолы веревочками никак не могу! Меня уже и старший брат учил, и мать тряпкой лупила, а все равно не слушаются меня эти веревочки – хоть тресни!

– Тебя мама била? – осторожно интересуется Антон.

– Досталось мне и от мамы, и от брата, когда они узнали, что в школе записывали на помощь сиротам, у которых не было постолов. Мои были дырявые, но я постеснялся записаться, вот и досталось мне на орехи!

– А когда у тебя появилась настоящая обувь? – интересуется Олесь.

– Когда после школы я поступил в техникум, мне сшили бурки.