Получил Ваше письмо и, признаться, остался весьма имнедоволен. Денег хотите, а писать, о чем прошу, не желаете. Нехорошо. У меня,знаете ли, кредитные билеты на деревах не растут. Говорил Вам в Петербурге иповторю ныне безо всяких экивоков. Мне идея повести про пьяненьких иубогеньких, коею Вы пытаетесь меня завлечь, нимало не привлекательна. Я Вамсемь тысяч не за то посулил, а за уголовный роман в духе Габорио или Эдгара По.Вот чего жаждет публика, а не униженных с оскорбленными. Ах, батюшка ФедорМихайлович, описали бы Вы преступление страшное, таинственное, скровопролитием, да чтоб не одно убийство, а несколько, это уж непременно. СВашим-то талантом! Чтоб у читателей, а пуще того у читательниц мороз по коже!

Вы жалуетесь, что Вам трудно и скучно выдумывать уголовныесюжеты. И не нужно выдумывать! Жизнь — наилучший сюжетодатель. Не далее какдавеча, в «Московских губернских ведомостях» прочитал отчет о судебном процессеодного тамошнего приказчика, купеческого сына Герасима Чистова, Сей молодойчеловек 27 лет, раскольник по вероисповеданию, в январе сего года предумышленноумертвил двух старух, кухарку и прачку, с целью ограбления их хозяйки, мещанкиДубровиной. Преступление свершилось между 7 и 9 часами вечера. Убитые былинайдены сыном Дубровиной, в разных комнатах, в лужах крови. Повсюду валялисьвещи, вынутые из окованного железом сундука Злоумышленник похитил деньги, серебряныеи золотые предметы. Старухи умерщвлены порознь, в разных комнатах и безсопротивления с их стороны. На каждой множество ран, нанесенных, по-видимому,топором. Кстати говоря, именно топор, чрезвычайно острый и насаженный накороткую ручку, служит главной уликой против обвиняемого приказчика.

Чем Вам не канва уголовного романа? Только мой совет: Вылучше не приказчика душегубом сделайте, а человека образованного, из общества.К примеру, студента, потому что сами знаете, какие теперь студенты пошли. Впрочем,на студенте я нисколько не настаиваю, это уж целиком на Ваше усмотрение, опятьже прогрессивная публика может намек против современной молодежи усмотреть иобидеться, а к чему же нам с Вами прогрессивную публику обижать, когда онабольше всего книжки покупает? Так что с преступником сами решайте, лишь бытолько он до самого конца читателю неизвестен оставался. Запомните — этонаиглавнейший закон в уголовном романе. Да, и еще озаботьтесь, чтобы в центреповествования оказался не преступник, а расследователь, поборник закона, этакийкрасивый, романтичный брюнет с голубыми глазами, каких читательницы любят. Нотолько дилетанта вроде поэвского Дюпена за образец не берите. У нас, славаБогу, не Франция и не Америка, злодейства расследуются не частными лицами, аслужителями закона. Да и цензоры не одобрят. Пускай Ваш герой будет человекосновательный. Скажем, следственный пристав или квартальный надзиратель. Оно,конечно, звучит неромантично, но ежели у Вас не получится совместитьромантичность с государственной службой, то Бог с ней, с романтичностью, лишьбы герой был человек облеченный, твердого общественного положения.

А пуще всего умоляю Вас избегать всегдашней Вашейтяжеловесности. Полегче пишите, повеселее, и фразы этакие Ваши, на целый абзац,не закатывайте. Публика не за то деньги платит, чтоб ей настроение портили иголову отягощали. Страданий и «несчастненьких» помене. Я Вам, драгоценный ФедорМихайлович, семь тысяч не за страдательное чтение сулю. Подумайте только, семьтысяч! Столько Вам ни Корш, ни тем более Краевский не заплатят.

Сочувствуя затруднительному Вашему положению, высылаю с сим175 талеров, однако же отнюдь не в долг, ибо деньгами никого и никогда нессужаю из принципиальных соображений, а в качестве аванса за новую повесть.Ежели писать отказываетесь — прошу вернуть деньги с той же почтою. А колипримете — извольте расписаться в прилагаемой расписочке и отослать ее мне.

Покорный слуга Ваш

Федор Стелловский

Читая письмо, Николас, с одной стороны, негодовал напрохиндея-издателя, который смеет поучать самого Достоевского, как и что емуписать.

А с другой стороны, испытывал радостное волнение. Это былоуже не косвенное подтверждение подлинности манускрипта, а самое что ни на естьпрямое. Был, был заказ на детективную повесть — и именно такую, какая попала вруки к Морозову! Это не реконструкция и не умозаключения эксперта, а железныйфакт.

Фандорин сунул распечатку обратно в файл, перелистнул.Следующая пластиковая страничка была пуста — наверное, прилипла к верхней, асекретарь, готовивший для Сивухи материалы, этого не заметил. Неважно.

Зато в третьем файле имелось еще одно доказательство:собственноручная расписка Достоевского в том, что он получил от г-на Ф.Т.Стелловского задаток за новую повесть в сумме 175 талеров. Ах, хитрец Стелловский!«Ежели писать отказываетесь — прошу вернуть деньги с той же почтою». Будто незнал, что Федор Михайлович в его ситуации ни за что не сможет отказаться отденег. Задешево посадил на крючок автора, ничего не скажешь.

Последним документом в папке было письмо Достоевского.Небольшой листок смят и даже надорван, будто его нарочно комкали. На полях —снова красный карандаш Стелловского, да и в тексте некоторые строчкиподчеркнуты. В отдельный файл вложен надписанный конверт с адресом («Г-ну Ф. Т.Стелловскому, Садовая улица, дом Шпигеля супротив Юсупова сада») и штампомсанкт-петербургской городской почты (31 октября 1865 г.).

Чтобы лишний раз не трепать и без того ветхую реликвию,Николас оригинал письма доставать не стал, вынул приложенную распечатку.

Милостивый государь Федор Тимофеевич!

Не велите казнить, велите слово молвить. Не дам я Вамобещанной уголовной повести, ибо ее больше нет, да и Бог с нею совсем. Ячестно, хоть и проклиная все на свете, писал ее в Висбадене, в тягчайшие днимоей жизни, иной раз без свечей, пользуясь единственно слабым отсветом уличногофонаря. Дописывал и здесь, в Петербурге. Сочинение уже почти было докончено,оставалось не более странички,[5] но тут вышла оказия, принынешних моих обстоятельствах, увы, слишком ожиданная. Явился квартальный поиску треклятого стряпчего Бочарова, коего под именем Чебарова я с большимнаслаждением предал в своей повести лютейшей смерти. С полицейским был исудебный исполнитель, долженствовавший описать мое движимое и недвижимоеимущество. Ни первым, тем паче вторым не обладаю, да и вся обстановкахозяйская, посему за неимением лучшего судейский забрал бумаги, что лежали уменя на столе, безо всякого разбора. В том числе унесли в квартал и повестьВашу. Я, конечно, бранился и протестовал, но в глубине души рад.