затряслись в предвкушении, а сердце забилось со скоростью света. Ахнув, девушка поняла, что ручки и чернил поблизости нет. Закусив губу, она решила рискнуть и применить магию. Так с ее пальцев сорвался обсидиановый огонек и на обороте карточки появилось: «Благодарю за честь, Повелитель. С радостью проведу с вами время. Персефона».

Девушка протянула слуге карточку и он, поклонившись, коснулся нити Света и исчез. Персефона наклонилась к цветам и вдохнула их аромат. Какие же прекрасные! Сделав шаг, под ногами что-то хрустнуло. Удивленные ледяные глаза опустились вниз. На пыльной земле валялись сломанные стебли роз, которые были совсем не нужны ее сердцу. От Ниалла она готова была принять даже один крохотный цветок и быть при этом счастливой, а от мальчишки был бы не мил даже букет из 101 розы, выложенный сердцем. Она швырнула бы ему в лицо мир, который он возложил к ее ногам, просто потому что ее сердце рядом с ним мирно стучало в груди всего лишь в одном ритме, сотканном золотистыми нитями и вышитыми четырьмя буквами «Ниалл».

— Персефона, как же так? — растерянно прошептал мужчина. Под охристыми ресницами заблестели слезинки.

Персефона раздраженно дернулась, обхватила руками коробку, но прежде чем исчезнуть, жестоко вогнала в сердце мужчины огромный ледяной кол, с конца которого на сломанные стебли потекла рубиновая кровь.

— А ты на что рассчитывал? Что я растаю от твоих букетиков и вечных тасканий за мной? Посмотри где ты, — кивнула она в сторону сломанных стебельков, припорошенных пылью, — и где Повелитель Света.

Мужчина сглотнул ставшую вязкой слюну и прикусил кончик языка. Предательские слезы все равно побежали по щекам, капая на бархатные рубиновые лепестки. Зло взмахнув ладонью, их вдруг охватил яркий огонь. Он лизал бутоны, за долю секунды превращая их в пепел. И только когда последний лепесток сгорел, огонь исчез, как испарился мужчина, чье сердце сегодня тоже превратилось в пепел, который подхватил летний ветерок и унес в далекое бескрайнее море надежды.

Персефона медленно шла за ровной спиной слуги. Мужчина вел ее через арки разнообразных цветов. Девушка таких даже никогда не видела. Бутоны похожи на маки, только цвет у них был необычный: плавным градиентом от белоснежного до ярко-алого лепестки обрамляли черную как бархатную ночь сердцевину. Персефона посмотрела под ноги и ахнула. Они шли по хрустальной дорожке и от каждого шага в разные стороны разливались разноцветные волны: то синие, то ярко-желтые.

— Это магия Повелителя? — удивленно спросила Персефона.

Слуга покосился на изумленную девушку. Карие глаза скользнули по тоненькой фигурке, затянутой в белоснежную рубашку на шнуровке, опустились ниже на пышную юбку в черно-красную клетку, но взгляду пришлось вернуться на ее фарфоровое лицо. Мужчина нехотя поднял глаза и ответил:

— Все верно, госпожа.

Карий взгляд задержался на змейках волос, собранных в высокий хвост, на длинные угольные стрелки, придающие глазам кокетливый лисий прищур, на пухлые губы, сияющие под солнечными лучами. Он вздохнул: хорошенькая. Жаль только, что Повелитель оторвал бы ему голову, если бы заметил такой откровенный заинтересованный взгляд. Все знали: рядом с женщинами Ниалла лучше даже не дышать, чтобы не вызвать его гнев.

Они свернули на дорожку, усеянную разноцветными камушками и вышли к небольшому деревянному домику с широкими окнами. Слуга указал ладонью на дверь, поклонился и ушел. Персефона задержала дыхание. Внизу живота заворочался нервный клубок, руки похолодели, она потрясла ими в воздухе, сбрасывая напряжение, улыбнулась и распахнула дверь. Ниалл, одетый в василькового цвета рубашку и белый фартук сидел перед мольбертом и держал меж пальцев кисть. В другой руке у него была палитра, на которой из тюбиков акриловой краски он выдавил несколько цветов: белый, черный, охра, синий, красный и зеленый. Подняв лазурные глаза, Бог улыбнулся. Он вытер испачканные в краске руки о тряпочку, а затем кивнул на место рядом с собой.

Персефона замерла, стоило Богу только улыбнуться. Его глаза усиливал красивый оттенок рубашки и в свете солнца, что мягкими лучами ложился на его лицо, они выглядели как бескрайнее море, в котором утонули далекие холодные звезды. Платиновые локоны прямым водопадом струились по широким плечам. Одна прядка испачкалась синей краской и Персефоне захотелось прикоснуться к ней. Запоздало поклонившись, девушка робко подошла к пустующему месту у мольберта.

— Добрый день, Повелитель, — сказала она.

— Повелитель? — удивился Бог. — Я думал, не в твоем стиле так ко мне обращаться.

— Но я же все еще хочу быть вашей.

Ниалл хмыкнул, но промолчал. Он скользнул взглядом по лицу и нахмурился. Ее прекрасное личико снова было скрыто от него за этой краской. Женщины убивают свою настоящую красоту, делая глаза больше, меняя их разрез, данный природой, увеличивают карандашами губы, рисуют веснушки, становятся другими, заменяют свою индивидуальность, скрываясь под маской грима. Персефоне не нужна была косметика, Ниалл хотел видеть ее настоящей.

Он поднялся, макнул губку в воду и подошел к Персефоне. Девушка испуганно вжалась в спинку стула, но Ниалл опустился на колени, схватил ее за плечо, чтобы не двигалась и коснулся мягкой губкой лица. Она было дернулась, но Бог приказал:

— Не двигайся.

— Что ты делаешь?

— Когда я сказал, что хочу позвать тебя на урок рисования, я не имел ввиду, что нужно разрисовать свое лицо. Писать картины лучше на холсте, Хаосов цветочек. — Бог лукаво улыбнулся, а затем наклонился к притихшей Персефоне и прошептал: — Если, конечно, холст не твое прекрасное тело.

От прикосновений Бога стало жарко. К щекам прилил румянец, а руки инстинктивно сжали сидение стула. Когда Ниалл закончил, он обвел большим пальцем скулу девушки, очертил прямую линию подбородка, коснулся губ и сказал:

— Так гораздо лучше. Не надо менять свою индивидуальность под стандарты общества. — Бог поднялся, но замер, когда в тишине, нарушаемой только сильным сердцебиением Персефоны, раздался ее нежный голос:

— Я хотела понравиться Повелителю.

Ниалл обернулся. Лазурный взгляд заинтересованно скользнул по ее лицу, спустился вниз на короткую клетчатую юбку, он хмыкнул, посмотрев на босоножки на грубой подошве. Единственной женщиной, которая надевала штаны и продолжала будоражить фантазии Бога, была Персефона, и ему не хотелось видеть ее другой.

— Мне нравится как ты выглядишь, Персефона, крича всему миру свое имя и бросая мне в лицо мои же законы. Этим ты и привлекла меня, не стоит становиться безвольной куклой, только чтобы кому — то понравиться. Даже если мне.

Он сел к холсту, подхватил палитру и, наклонив голову набок, быстрыми мазками нанес краску. Персефона же рисовать не умела. Она заинтересованно разглядывала Бога. Сейчас на его лице не было привычной задумчивости, мудрости в глазах, а только