— Верно, — кивнул Бершадов. — Это был выбор Молодцова — сделать глупость и послать мальчишку, ничего не соображающего в подпольной диверсионной работе, на смерть. Он сделал такой выбор. И то, что так произошло, целиком и полностью его вина. Не моя.

— Тебе нужно было просто ликвидировать Садового? — поняла Зина.

— Верно, — снова кивнул Бершадов. — Мне нужно было ликвидировать Садового. Для этого были свои причины. И если бы этот глупый шахтер послал опытных людей, которые грохнули бы Садового на ночной улице без всяких свидетелей, или хитро подстроил самоубийство, или что-то подобное, на что способен логически мыслящий чекист, это устроило бы меня целиком и полностью. Но этот дурак послал глупого мальчишку, играющего в героя. Мальчишку семнадцати лет, который наделал кучу ошибок. Посылать такого мальчишку уже было страшной ошибкой. В результате оказался уничтоженным целый отряд. Это то, что я всегда тебе говорил и буду говорить дальше. Кадры, именно кадры, люди решают все. Удачно подобранные исполнители — половина дела. Но, к сожалению, подбирать людей умеет не каждый. Этот отряд был слабым звеном. Хорошо, что он перестал существовать.

— Тебе совершенно не жаль их? — У Зины запершило в горле.

— Мы на войне. Это не развлекательная прогулка и не экскурсия, — строго произнес Бершадов, — и не игра в героев. У нас нет другого выхода, кроме безжалостности. Иногда ради высшей цели надо уметь жертвовать своими же людьми.

— Что это за высшая цель такая, — снова не выдержала Зина, — ради которой на смерть надо посылать детей?

— Они станут героями, — едко усмехнулся Бершадов. — Ты даже не представляешь себе, какими героями они станут. Детали уйдут в прошлое. Никто не станет их помнить. А история о подвиге останется.

— Но это не подвиг, — Крестовская упрямо стояла на своем.

— Я уже сказал: детали останутся в прошлом. Все остальное — не важно. Самое главное, что цель оказывается доступной, после того, как я расчистил путь.

— Это было связано с Антоном Кулешовым? — догадалась Зина. — Садовой мешал в связи с этим делом?

— Возможно, — Бершадов сурово сжал губы. — Скажем так: Садовой влез туда, куда ему не следовало лезть, и здорово мне мешал. Я принял решение прекратить его деятельность.

— А заодно прекратил деятельность очень многих людей, — не сдавалась Зина.

— Да, это так. К чему отрицать очевидное? Но это мелочи. Есть вещи более важные. И сейчас тебе лучше об этом не знать.

Зине очень хотелось возразить, что она и так знает достаточно много, а скоро совсем разберется в убийстве Кулешова, но она предпочла промолчать.

Бершадов между тем подошел к печке, открыл дверцу и принялся мешать пылающие дрова кочергой. От печки шло успокаивающее тепло — и оно было похоже на домашнее, способное обогреть не только тело, но и душу.

Зина молчала. Собственно, все было теперь ясно, и не о чем было говорить. Ее не покидало ощущение горечи, разлитое в воздухе. Но это было уже привычное ощущение, особенно в последние дни.

— Надеюсь, эту тему мы уже обсудили и больше не будем к ней возвращаться, — Бершадов закрыл дверцу буржуйки, прошелся по комнате и сел рядом с Зиной. — Теперь о другом. Поговорим о твоем задании.

Из кармана он достал небольшой стеклянный пузырек, наполненный прозрачной жидкостью.

— Это снотворное, — сказал. — Ты прекрасно знаешь его формулу. Безвредное.

— Зачем? — От неприятного предчувствия Зина вдруг почувствовала тяжесть в груди.

— Это и есть твое задание. Слушай очень внимательно. Два раза повторять не буду. Завтра ты позвонишь фон Майнцу… У тебя ведь есть его телефон, так?

— Есть, — машинально кивнула Зина.

— Позвонишь из кафе и пригласишь его на романтический ужин к себе домой. Еду ты возьмешь из кафе, а бутылку вина я тебе дам. Разольешь вино по бокалам, в бокал немца добавишь снотворное. Когда он заснет, я приду и сфотографирую все документы, которые он постоянно носит в своем планшете, с собой. Среди этих документов есть один очень важный — накладная с датой и временем отправки важного поезда. Мы должны это знать, чтобы поезд до места назначения не доехал. Потом я помогу тебе раздеть немца, уложить в постель. Утром ты разыграешь сцену, словно провела с ним романтическую ночь, и страшно оскорбишься, что он ничего не помнит. Чтобы тебя не обидеть, немец отбросит все подозрения. Тут уж все зависит от твоей игры. Думаю, ты сыграешь убедительно, чтобы выжить. Ты все поняла?

Крестовская смотрела на него во все глаза. Вот оно — то, чего она так ждала и так боялась. Задание Бершадова. Обыкновенная актерская игра. Для него — плевое дело. А для нее? Для нее, если это страшно ранит всю душу? И не залечить потом эти шрамы, не забыть?

— Я поняла, — она кивнула, пытаясь говорить спокойно. — А если в планшете не окажется нужного тебе документа?

— Не беспокойся, он есть. По моим данным, немец постоянно таскает его с собой.

— А если он заметит, что к документам кто-то прикасался?

— С чего вдруг? — Бершадов пожал плечами. — Я ничего не заберу, просто сфотографирую. Он и не поймет.

— А если…

— Послушай, Крестовская, — глаза Бершадова сузились, как у хищного зверя перед прыжком, — мне не нравятся твои вопросы. Это твое партийное партизанское задание. Отставить разговоры. Я пока еще твой командир.

— Да, я знаю, — Зина кивнула, — но ты… Скажи, неужели ты совсем меня не ревнуешь? Тебе не противно?

— Ты о чем? — Бершадов либо удивился искренне, либо очень мастерски играл удивление. — Это твое задание! При чем тут наши личные отношения?

— Ну все-таки играть в постель… — пробормотала Зина, чувствуя себя последней идиоткой.

— Понятно. — Глаза Бершадова снова стали напоминать прищур дикого зверя, полный животной ярости. — Вот что, Крестовская, я тебе скажу. Если ты влюбилась в этого немца и если посмеешь вставить в задание свои личные чувства, то в ближайшем же будущем ты получишь пулю в голову. И это я тебе гарантирую. Агент, неспособный держать себя в руках и подмешивающий личные чувства в спецоперацию — серьезная помеха для всего дела. Такие не выживают. И я, лично я ликвидирую подобного агента без всяких сожалений.

Зина чувствовала себя так, словно Бершадов вылил на нее ушат ледяной воды. Стиснув зубы, она постаралась придать своему голосу возмущение:

— Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь. Да я ненавижу эту фашистскую сволочь! Если было бы можно, пристрелила бы своими собственными руками палача!

— Тем лучше, — не мигая, Бершадов вперил в нее тяжелый взгляд, при этом на его бесстрастном лице не дрогнул ни один мускул. — Тем лучше.

Перед уходом он оставил на столе бутылку каберне.

— Скажешь, что взяла вино в своем кафе ради романтического ужина, — бросил. — И все хорошо продумай. Ошибки исключаются. На ошибки нет ни времени, ни твоей жизни.