образом влияя на частоту сердечных и мышечных сокращений и дыхание. У «помешанных», по мнению Коула, эта категория привязанностей могла оказаться «извращена настолько, что к болезненным состояниям приводили вещи, которые должны быть приятны»[281]. Только после этого он переходит к эмоциям.

Согласно Коулу, эмоции — это не внезапное осознание, что вы, скажем, краснеете, или нечто подобное. Они «связаны с высшими психическими процессами восприятия и рождения идей»[282]. Эти чувства, построенные на идеях, могут быть короткими (страсть), длительными (настроение) и даже настолько длительными, что становятся частью личности (темперамент). Любопытно, что у Коула классификация темпераментов — сангвиник, флегматик, холерик и меланхолик — соответствует теории четырех гуморов. Это несколько удивительно, поскольку Коул почти наверняка не верил в старую гуморальную теорию. Иногда плохие идеи действительно задерживаются в умах надолго.

Коул называл в качестве эмоций такие вещи, как страх, ужас, гнев и любовь[283]. Они, в отличие от чувств, требуют осознания и обдумывания. Коул также отмечал, что эмоции способны вызывать безумие, когда они чрезмерны, недостаточны или каким-либо образом извращены[284].

Наконец, на вершине иерархии Коула находились сантименты — возвышенные ощущения, которые «отличаются от вышеописанных эмоций тем, что в них задействованы добровольные реакции, требующие внимания и суждения». Другими словами, это привязанности, использующие волю. К ним относятся уже известные нам моральные и этические, а также «интеллектуальные сантименты». Интеллектуальные сантименты Коул считал «результатом высших эмоций, приводимых в действие установлением истинности любого утверждения или верой в то, что не подлежит опровержению и сомнению». Таким образом, они несколько напоминают моральные сантименты, однако касаются более научных вопросов. Подобные сантименты — это чувства, которые оправдывают ваши действия и дарят уверенность в собственной правоте. Их избыток, недостаток или извращение также могут привести к безумию, подобно тому как искажается мораль, саботируется справедливость, а искусство превращается в «гротеск»[285].

Сантименты и воля — вот что отличало цивилизованных людей от животных. И не только от животных, но и от нецивилизованных и безумных. Чем больше человек полагался на эмоции / интеллект в ущерб сантиментам / воле, тем ниже он находился в своеобразной эволюционной цепи бытия. Цивилизованный мужчина стоял на вершине эволюции. Страдать психическим расстройством означало скатиться вниз по этой лестнице, утратить контроль над собой, моралью и суждениями, стать нецивилизованным дикарем. Как выразился в 1904 году администратор приюта Бэнстед в Саттоне (Англия) Клей Шоу, безумие — это «отслоение от высшего состояния личности»[286].

Мыслитель описал бы мужественность Викторианской эпохи как стремление к контролю над волей и правильному приложению моральных, эстетических и интеллектуальных сантиментов. Женщины куда больше ладили со своими эмоциями / интеллектом, чем с сантиментами / волей. Вот почему, по распространенному убеждению того времени, они были более восприимчивы к психическим расстройствам. Связать высокий процент случаев истерии среди женщин с угнетением просто не приходило мужчинам в голову. Ни тогда, ни по прошествии еще многих лет. Нам, однако, уже известно, что живучее представление об истерии как о типично женском заболевании в конце концов точно минометным огнем обрушилось на мужчин.

* * *

Это возвращает нас на поля Первой мировой, где тысячи и тысячи мужчин обнаруживали симптомы, схожие во всем с признаками истерии. Считалось, что ужасы войны умалили их мужественность и превратили в женоподобных, эмоциональных существ, «чокнутых», оторвав их от сантиментов и подавив волю. Или, если вы склонны прислушаться к Фрейду, что все эти мужчины в юности пережили нечто такое, что вызвало приступ тревоги. В любом случае мир был вынужден смириться с тем, что от таких психических заболеваний могут страдать как женщины, так и мужчины вне зависимости от причины и того, насколько они были знамениты.

Поэтическая справедливость

В июле 1917 года спикер палаты общин готовился зачитать послание к парламенту. Послание было коротким, его автор сразу переходил к делу. Он писал: «Я наблюдал страдания солдат и разделил их, я больше не могу способствовать продлению этих страданий ради целей, которые нахожу злонамеренными и несправедливыми»[287]. Автор заявлял, что война из благородного дела превратилась в завоевание и имперскую экспансию и он больше не желает иметь с этим ничего общего. В тот день парламентарии, должно быть, недоумевали, почему этого язвительного выскочку не арестовали, не отдали под трибунал и не расстреляли за дезертирство. Их не мог не разочаровать тот факт, что письмо получило одобрение двух самых уважаемых британских мыслителей того времени: философа Бертрана Рассела и писателя Джона Миддлтона Мерри. В те годы эти двое пользовались огромным авторитетом, как, впрочем, и сейчас. Именно благодаря их вмешательству депеша попала из ящика стола командующего офицера в руки прессы. Власти предержащие должны были что-нибудь сделать с возмущенным солдатом, потому что даже в лучшие времена боевой дух — вещь хрупкая. Окажись на его месте кто-то другой, возможно, его все равно бы расстреляли. В назидание остальным. Но автором письма был не простой солдат, а Безумный Джек, более известный как Зигфрид Сассун.

Зигфрид Сассун родился в семье богатого еврея и католички. Он был прекрасно образован, высок, красив, а еще он — хоть и женился на женщине — был геем. Из чувства патриотизма Сассун вступил в армию еще до начала Первой мировой. Одной только угрозы войны ему хватило, чтобы надеть военную форму. Форму, в которой он проявлял такое мужество, какое только можно представить. Прозвище Безумный Джек отражало его храбрость: временами Сассун бывал даже слишком смел. Однажды он в одиночку захватил немецкий окоп, вооружившись всего лишь горстью гранат, чем разозлил своего командира. Безумный Джек часто покидал свой окоп во время ночного патрулирования, демонстрируя почти маниакальную храбрость, которая вдохновляла младших по званию и вселяла уверенность в командующих. Он даже был награжден медалью — Военным крестом — «за выдающееся мужество во время налета на окопы противника». Когда Сассун писал свое письмо, на столе начальства лежало его представление к самой престижной воинской награде Великобритании — кресту Виктории. Зигфрид Сассун был образцом мужественного мужчины.

До тех пор пока не погиб его близкий друг Дэвид Катберт Томас. Сассун тяжело переживал потерю и так и не смог от нее оправиться. Смерть Томаса стала для него последней каплей. Кровь, мясорубка, ужас войны — все, что долгие годы не давало ему покоя, вырвалось наружу. Безумный Джек был лишь маской, под которой скрывались глубокий страх и затяжная депрессия. Во время одной из командировок в Англию, пытаясь справиться с мрачными мыслями,