– Лихо же вы с мужиками управляетесь… Блин, научили бы! Если кому и завидую, то таким, как вы, женщинам!

– Это ты зря, опять те же грабли. Не примеряй на себя чужое платье, лучше ищи свое.

– Да ваше платье, что и Алинкино, покрасивше моего! И мужики к вам, хоть и с причудами, правильные тянутся – надежные и заботливые. А я даже с Ливреевым потрахаться по-человечески не могу, – зашмыгала носом она.

– Много ты знаешь про моих мужиков… Ни на мой опыт, ни Алинкин, ты, узнай обо всем сполна, никогда не променяла бы свой, – уверенно заявила Самоварова.

Надо признаться, она немного лукавила – разве есть на свете такие весы, на которых можно взвесить горести, что выпали на долю каждой?

Это в счастье мы, словно дети солнца, все друг на друга похожи, а в тяготах – каждый тащит свою ношу в одиночестве.

– Мне и менять-то особо нечего – вот она я, вся как на ладони. Потому что дура! – и Жанка машинально потянулась в карман за сигаретой.

– Не дура, а дурочка… У тебя еще вся жизнь впереди! Что такое в наше время твои тридцать пять? – Перехватив пальцами Жанкину сигарету, Самоварова приобняла девушку за плечи. – Бросай привычку курить, чуть что… А на меня не гляди, я не лучший пример. Разберись в себе – чего сама-то хочешь? Если просто секса – тогда не наделяй своего Ливреева качествами, которых у него не было и нет, а если замуж выйти – возьми себя в руки, наполняй себя чем-то, контактируй с миром, расширяй кругозор, уважай не чьи-то, а свои мечты и желания. Так, глядишь, и найдешь, что ищешь.

– Сказать легко – сделать сложно, – вздохнула Жанка.

– Непросто, – согласилась Варвара Сергеевна. – Все сто́ящее дается непросто. И еще скажу, что когда-нибудь, в старости, ты будешь вспоминать только одного мужчину и, поверь моему скромному опыту, это будет не Вадик Ливреев.

– Но сейчас мне кажется, что, кроме него, никого больше не существует!

– Это в твоей голове никого больше не существует, но это пройдет. И это зависит от тебя. Прислушайся к себе для начала. Желательно, в тишине.

– Где бы ее отыскать-то, эту тишину… Так что там у Алинки? Вы обещали рассказать.

– Она, по всей видимости, так и не смогла принять смерть отца. В больнице, где он лежал перед тем, как его отправили в хоспис, твоя подруга познакомилась с его лечащим доктором. Лишившись последней, пусть шаткой, опоры, которую представлял для нее отец с его любовью к семье, ее психика зациклилась на этом человеке… То идеализируя его, то напротив – демонизируя, она заслонилась им от того, что доставляло ей невыносимую боль: от эгоистичной жестокости матери и ухода из жизни отца. После того как она забеременела от Андрея, физический контакт с этим человеком был прерван, но доктор из ее сознания никуда не делся. Просто на некоторое время отошел на второй план: Алину затянуло материнство, покупка и благоустройство дома. А теперь, когда дом построен и Тошка, подрастая, перестал требовать ее круглосуточной заботы, непрожитые травмы снова взяли над ней верх.

– О боже… Откуда вы все это узнали? Вы что, правда ясновидящая? – От услышанного Жанка сжалась и задрожала. – Я никогда ни о чем подобном не догадывалась – ну, умерли родители, это, конечно, горе… Но не одна же она сирота на свете! Тем более у нее давно своя семья. А здесь такие игры разума!

– Ты совершенно верно поймала мою главную мысль. В том-то и дело, что не разум, но психика твоей подруги давно искалечена.

– Но она не была душевнобольной, что вы! – горячо заверещала Жанка.

– Я этого не сказала. Дорогая моя, между болезнью и невозможностью научиться жить если не счастливо, то хотя бы в гармонии с миром, очень тонкая грань. Я практически уверена, что Алина, с точки зрения клинической психиатрии, здорова. А с другой стороны, если по-человечески, она нездорова, и никогда здоровой не была. Тебе известно о том, что она долгое время страдала приступами панической атаки?

– Нет…

– Что, ни разу не замечала?

– Блин, да у меня самой от такой жизни панические атаки по несколько раз на дню!

– У тебя не панические атаки, а повышенная эмоциональная возбудимость. А панические атаки как раз приходят к тому, кто вынужден прятать свои эмоции.

– Я ничего не понимаю! – Жанкины глаза увлажнились. – Даже если предположить, что этот доктор существует, как же они общались?! Я вам говорила, она с апреля практически никуда отсюда не выезжала, только по магазинам и то в основном со мной, ну или уезжала на встречу с дизайнером… Нет, можно, конечно, предположить, что эта полоумная Жасмин ее прикрывала, но ей-то оно зачем? – недоуменно пожала плечами Жанка. – Алинка даже одежду заказывала на сайтах с доставкой на дом. И никаких странных разговоров по телефону я никогда не слышала. Или я, или Тошка, или Андрей… С ней же практически всегда кто-то был рядом!

– В том-то и вся сложность. Благодаря твоей помощи, тому, что ты обнаружила ее недостающие личные вещи, и узнав о том, что она попросила няню остаться в воскресенье на ночь, узнав о ее звонке свекрови с просьбой забрать на несколько дней сына, я могу теперь быть уверена в том, что ушла она из дома по доброй воле.

– Но даже если этот мужик действительно существует, я все равно не могу себе этого представить! Я же ее знала лучше всех! Да, она была странная, избегала каких-то тем… Но это у каждого так – есть темы, на которые мы ни с кем не хотим говорить. И как она, с ее аккуратностью, заботой о муже и сыне, даже обо мне, могла на такое решиться?! Из-за какого-то абстрактного, на фиг здесь никому не нужного чужого мужика?! Она же заставила нас всех страдать! – отчаянно выкрикивала Жанка.

– Умоляю тебя, тише… Нас может услышать Андрей.

Жанка, тяжело дыша, прикрыла рот рукой.

– Я думаю так: у человека, привыкшего страдать, часто деформируется восприимчивость к страданию других. Когда работала в органах, я это наблюдала сплошь и рядом, как у преступников, выросших в агрессивной и неблагоприятной среде, так и у некоторых моих коллег, психика которых не выдерживала столкновений с жестокостью и выставляла защиту, которая выражалась в невосприимчивости к страданиям других людей. Логично же?

– Нет, не логично. Это не про Алину! Она не могла в здравом уме поступить так с мужем, каким бы он ни был, с собственным сыном, со всеми нами… Ее могло выманить отсюда только что-то сверхважное.

– А это уже в точку. Что-то сверхважное в ее представлении.

– Ну и что же это, по-вашему?

– Именно поэтому я очень прошу тебя сосредоточиться и вспомнить все странности в ее поведении в последнее время.

– Кроме внезапного увлечения скандинавской ходьбой я ничего такого не замечала, вот вам крест! Да, она часто нервничала из-за Андрея или из-за ремонта, бывало, зависала, словно не слыша моего вопроса, особенно в последние дни. Частенько жаловалась на давление… Блин, мы все в разной степени психи, и давление у каждого второго в этом гребаном климате скачет! Варвара Сергеевна, она же мне все рассказывала, все! Даже то, что в последнее время ей казалось, будто Андрей ей изменяет. И это ее очень ранило, понимаете? Хоть она и не опускалась до слежки и скандалов. Она не хотела грязи. Она хотела сохранить семью!