У Бриара в 1810 году было немного мускуса, оценивавшегося в 10 франков. Это не позволяет говорить о возвращении запахов животного происхождения, которое явствовало из работы Бертрана или из двух других описей имущества парфюмеров (1800 и 1807 годов). Тем не менее можно допустить, что торговля этими редкими и дорогими ингредиентами, которые нередко подделывались, была монополизирована узким кругом производителей, а не оптовиками. Цивет, например, можно было достать в Голландии, где занимались разведением экзотических животных, пишет Бертран в «Имперском парфюмере»[326].

Некоторая неуверенность под конец не повредит. Она даже стимулирует желание узнать, когда же исчезли или стали редкостью мощные нижние ноты ароматов, вновь открытые во времена победившей Первой империи. Согласно использованным источникам, склонность к этим одуряющим запахам не была всеобщей. Нам остается оценить, насколько масштабной и продолжительной была эта форма сопротивления фруктовой и цветочной революции XVIII века, сохранившей влияние в веке следующем. Эпоха Просвещения, репутация которой была подмочена париками, этими символами неравенства, парадоксальным образом выжила во времена Наполеона, и носы новой элиты наслаждались запахом счастья и прогресса — двух плодотворных философских идей.

Запахи всегда социальны. Обонянием управляет бинарный код, дающий мозгу либо негативный сигнал о грозящей опасности, либо позитивный — о безопасности, даже удовольствии. Этот код с легкостью приспосабливается к первоочередным задачам человеческих сообществ. Обоняние подает сигнал об опасности и таким образом помогает избежать токсичных веществ, оно же сообщает об эротической привлекательности, необходимой для продолжения рода. Это чувство гибкое и способное к адаптации. Все мировые культуры, как прошлого, так и настоящего, умеют манипулировать им, ассоциируя один из полюсов с чем-то самым отвратительным, а другой — с высшим блаженством, какое только можно вообразить. Восприятие запаха индивидом не является врожденным. Первый импульс — это предупреждение о потенциальной опасности: обонятельная система должна оценить эманацию — хороша она или дурна, а уже потом запомнить ее. Обучение этому идет долго. В наших обществах детям до четырех-пяти лет, иногда даже до восьми, нравится запах собственных экскрементов — несмотря на все усилия переубедить их. Тем не менее современные нормы в этом вопросе отнюдь не универсальны. Как мы видели, французы эпохи Возрождения жили в окружении чудовищной вони и не проявляли ни малейшего отвращения ни к своим экскрементам, ни к моче. В раблезианской литературе это называлось «веселыми материями» и развлекало высшее общество. Врачи частенько использовали эти субстанции при изготовлении лекарств, они входили и в средства по уходу за женской внешностью. Анальная тема в те времена не вытеснялась. К запахам нечистот не относились как к чему-то тошнотворному, носы современников были к ним привычны, и людям нравились духи животного происхождения, отдававшие экскрементами.

В XVI–XVII веках ольфактивное воспитание основывалось на строгом морализаторстве[327]. С 1560 по 1648 год в Европе шли кровавые религиозные войны, и мировоззрение безжалостных фанатиков зиждилось на противоречии между Добром и Злом. Католическая Контрреформация, в частности, насаждала образ Бога, карающего нераскаявшихся грешников, и вездесущего Дьявола, которого Создатель уполномочил искушать людей, чтобы они одумались и совершили усилия, необходимые для спасения собственной души. Обоняние было призвано подчеркнуть противостояние между двумя путями, единственно доступными христианину. С одной стороны, приятные запахи ассоциировались с райскими наслаждениями и сообщали людям о присутствии божественного начала, как, например, «запах святости», исходивший от останков праведников, пострадавших за веру. С другой же стороны, зловоние накрепко связывалось со Злом, отвратительным по своей сути, прóклятых ждал мерзкий ад. Дурной запах вызывал волны страха, в том числе запах естественного происхождения: согласно господствовавшей тогда медицинской теории, заражению воздуха испорченными испарениями приписывалась вина за непрестанные вспышки чумы. Это метафорическое объяснение вездесущего Сатаны приводило врачей, неспособных победить опасность, к призывам бороться с ней, используя еще более страшную заразу, изгоняя подобное подобным. Наполнить дом отвратительным запахом, поселить там живого козла, вдыхать испарения выгребных ям перед выходом из дома — вот некоторые методы борьбы с инфекцией. Господствует сильнейшее женоненавистничество — традиционно, со времен Евы, женщины подозревались в связях с Князем Тьмы. Несмотря на то что прелести самых молодых воспевались поэтами Плеяды — наверняка не без корыстных побуждений, — усиливался мужской контроль над женщинами под предлогом борьбы с опасностями, которые угрожали их партнерам, наделенным божественными добродетелями. Врачи утверждали, что, согласно гуморальной теории, холодные и влажные женщины пахнут гораздо хуже, чем горячие и сухие мужчины. Ежемесячные женские кровотечения пагубны, несут разрушения и сеют смерть. Недоверие к женщинам в этом смысле не проходит и после климакса, самые старые женщины становятся объектом чрезвычайной ненависти, распространяемой литературой того времени. Старухи, от которых исходило зловоние, вызывали сильнейший страх у мужчин. Не напоминала ли им дряхлость, что и сами они смертны и их ждут муки ада? Демонология, теологическая доктрина, господствовавшая во времена повсеместной охоты на ведьм, концентрирует мужские страхи на мифе о старухе, ставшей адептом тайной секты, под покровом ночи готовящей победу Зла. Тысячи костров, в огне которых горят обвиняемые в колдовстве, доказывают живучесть этого мифа. Преступления же, вменяемые мнимым ведьмам, весьма иллюзорны: они якобы летают на шабаш; готовят адские блюда, зловонные, как сам ад, с использованием останков некрещеных младенцев; участвуют в дьявольских ритуалах; по возвращении с шабашей вредят всему окружающему, наводят порчу на людей, животных и урожай. Не было ли это повторением на новом уровне античного сюжета об отвратительных гарпиях, пожиравших все на своем пути?

В христианской мысли тогда, на фоне смуты и убийств, господствовал эсхатологический страх. Представители церкви произносили устрашающие речи, их подхватывали светские морализаторы, воспитанные в религиозных школах, и страх исподволь просачивался в повседневную жизнь. На уровне индивидов страх конца света выражался в соблюдении профилактических мер — не только в надежде на спасение души, но также и для защиты телесной оболочки от вторжения заразы. Как тогда полагали, пик этого наблюдался во время чумы, когда дыхание Дьявола было в опасной близости от каждого. Именно поэтому воздвигались непреодолимые барьеры на его пути. В человеческое тело, по мнению врачей, болезнь проникает с водой, поэтому купания и омовения были под запретом как минимум до середины XVII века. Воздух считался проводником главных угроз, и для противостояния им создавалась тотальная ольфактивная защита вокруг каждого человека. Основной целью этой защиты, состоявшей в основном из одуряющих животных ароматов — амбры, мускуса и цивета, было давать отпор невидимой порче, а также не подпускать зараженных людей, если здоровые случайно сталкивались с ними на улице. После 1720 года на французской земле больше не было сильных вспышек чумы, и эта защита постепенно сошла на нет.