Последний штрих в наведении красоты — напудривание волос или парика. Дежан рассказывает о большом потреблении пудры, которая предлагалась на любой вкус, с любыми запахами. Лучшая пудра делалась из крахмала высочайшего качества и спирта, была очень мелкой, белоснежной, очень сухой. Она хорошо держалась на волосах и не осыпалась на одежду. Ее слегка душили: чаще всего ирисом, фиалкой (на самом деле это было корневище флорентийского ириса; раньше такой пудрой ароматизировали одежду, отмечает Дежан), шипром (это был единственный рецепт, содержавший одновременно амбру, мускус и цивет), цветами гвоздики. Была пудра с запахом а-ля марешаль (с добавлением амбры), «высшего качества» (с бергамотом), императорская (с ирисом, лавандой, тимьяном и лавровым листом), с «морским» запахом (кость каракатицы, мирра, ладан, сандал), булонская пудра, очень ценная (с ирисом, шалфеем и сандалом), амбретта (кипарис, сандал, амбра). Во все пудры при необходимости добавляли красители — желтый (для блондинок), красный (для светлых шатенок) или серый, самый популярный: от него волосы приобретали серебристый оттенок. Некоторые виды пудры, предназначенные для представителей высшего света, были надушены только цветами — нарциссами, жасмином, флёрдоранжем, туберозой, порошком ириса (для придания запаха фиалки). Также использовались розмарин, лаванда, тимьян, чабрец, но любителей этих запахов было маловато, в отличие от тех, кто предпочитал изысканный флёрдоранж, добавляет автор и заключает: изготовление смесей доступно любому.

Перчаточники-парфюмеры в 1689 году получили разрешение называться «изготовителями пудры». Социальный ритуал, за соблюдением которого они следили, был категорическим требованием до конца Старого порядка. Выполнять этот ритуал следовало придворным и знати, о чем свидетельствует великолепный завитой парик могущественного генерал-контролера финансов Шарля-Александра де Калонна, изображенный на парадном портрете кисти Элизабет Виже-Лебрен, написанном в 1784 году (ил. 14). Следы белой пудры на его торжественном черном костюме свидетельствуют о мастерстве художницы, если только она не позволила себе некоторую дерзость. Сама она не любила пудру и на автопортретах никогда не изображала себя в напудренном парике. Может быть, она желала таким образом подчеркнуть ее недостатки? Или навести на мысль о том, что великий казначей, который должен был предотвратить финансовый крах страны, экономит на собственном внешнем виде, пользуясь товаром ненадлежащего качества (еще Дежан сокрушался о том, что пудра лишена клеящих свойств)?

Богатые и бедные горожане, подчиняющиеся тирании моды, часто демонстрируют пристрастие к пудре. В «Мемуарах», созданных в 1782 году по возвращении в Париж, граф де Воблан описал «новую моду». К модным новшествам от ошибочно причисляет злоупотребление мушками и чрезмерный макияж. Интересны его соображения о том, что каждая дама всегда имеет при себе коробочку с мушками, румянами, кисточкой и зеркальцем, чтобы в любой момент и в любом месте «иметь возможность подкрасить лицо». Прически он тоже описывает с натуры: под прямым углом ко лбу располагаются взбитые, напомаженные, напудренные волосы; на шее по бокам приколоты шпильками большие напудренные пузыри из волос; сзади волосы еще сильнее напудрены и заплетены в косы или уложены в высокий шиньон. Преобладает желтый цвет — он в моде, как полагает автор. Блондины и блондинки — не натуральные, а выкрашенные в один из трех цветов, описанных в 1764 году Дежаном. Действительно ли все повсеместно увлеклись светлыми волосами? Дежан полагает, что ужасающая грязь, вызванная этими косметическими процедурами, говорит об использовании низкокачественного крахмала. Возможно, дело в том, что пудриться начали и представители малообеспеченных слоев населения. Что касается мужчин, они сооружали себе напудренные прически в виде птицы, кабриолета, каштана, «а-ля грек». Наблюдатель объясняет, что заключительная часть туалета состоит в том, чтобы напудрить человека, одежда которого прикрыта накидкой, издалека, стоя на лестничной площадке. Это, конечно, создает неудобства для окружающих. У некоторых счастливчиков есть для этих целей специальная комната. Парикмахеры орудуют там, направляя пудру вверх, к потолку, чтобы она оседала на клиента, и таким образом он будет напудрен «первоклассно». Как утверждает автор, волосы сильно пудрили, хоть они и убирались на затылке в мешочек из черной тафты — впрочем, размеры мешочка постепенно уменьшались. Дальше он с улыбкой вспоминает, как опытные парикмахеры со щетками и расческами в руках что было духу бегали от одного клиента к другому[307].

Ил. 14. Эстамп с картины Элизабет Виже-Лебрен «Карл Александр де Калон». 1784

К сожалению, нежные запахи, которыми парфюмеры окутывали головы, уже через четверть часа не ощущались окружающими. Впрочем, их великое разнообразие больше ценили специалисты-производители, чем обычные люди. Почти все эти фруктовые и цветочные запахи действительно нежные. За исключением отдельных препаратов на основе мускуса, предназначенных для избранных, они все представляют собой вариации на одну и ту же тему. Скрытое социальное давление вызвало революцию запахов: слишком чувственные животные ароматы отправились под запрет и сменились более скромными растительными. «Духами пользуются по двум причинам, — полагает Дежан, — для удовлетворения чувства обоняния или по необходимости. В первом случае наполняют ароматами жилище и изгоняют любой запах, который может не понравиться; душат все, включая белье и одежду, но не сильными и резкими духами, а нежными, которые невозможно ни различить, ни определить, чем пахнет». Во втором же случае речь идет о том, чтобы прогнать неприятные запахи, часто вызванные инфекционными заболеваниями. После чьей-нибудь кончины «непременно следует надушить комнату покойного»; то же касается больничной палаты. «Однако эти запахи не описываются в нашей работе»: это вотчина врачей[308].

Таким образом, наблюдается радикальный разрыв между изысканными ароматами, наносимыми для удовольствия, и сильными запахами, используемыми в профилактических целях. Подобного не было в XVI–XVII веках — тогда и то и другое смешивалось. Одна категория запахов теперь была тесно связана с жизнью, другая — со смертью. Однако в 1751 году Дидро определил обоняние как движущую силу сладострастия, поставив его на третье место среди человеческих чувств после зрения и слуха: «Я нахожу, что из всех чувств зрение — самое поверхностное; слух — самый спесивый; обоняние — самое сладострастное; вкус — самый суеверный и самый непостоянный; осязание — самое глубокое»[309]. Начиная, вероятно, с первых десятилетий XVIII века культурная эволюция медленно, но полностью меняет ольфактивное восприятие, о чем свидетельствуют сохранившиеся письменные источники и произведения искусства. Обоняние, которое раньше должно было сигнализировать о смертельной опасности — чуме — и защищать людей, заставляя их создавать непроницаемые для смертоносных запахов барьеры, стало воротами для радости существования. И начало этой радости кладет сексуальность, освобожденная от моральных и религиозных оков. Об этом свидетельствует иконография: появляются новые темы. Дурной запах, исходящий от женщины, традиционно передаваемый художником присутствием на картине собаки, нос которой находится на уровне чресел изображаемой дамы, уступает место высокой оценке ее способности соблазнять, в аллегории обоняния и осязания кисти итальянского художника Джузеппе Марии Креспи (1665–1747): пикантная дама держит алую розу над левой грудью, на которой мирно дремлет кошка, придерживаемая рукой модели[310]. Присутствие кошки говорит о том, что у любви могут быть шипы и когти, но она бывает очень чувственна. Следовало бы пересмотреть с новой точки зрения — ольфактивной — эротизм эпохи Просвещения.