– Расхаживают со своим раздутым самомнением, точно-точно.

– Но невозможно скрыть, какая ты на самом деле.

– Может, она поэтому так сильно красится…

– К тому же использует неправильный оттенок. Ты в следующий раз обрати внимание на ее шею, сразу увидишь…

Потом они заговорили об уютных пуховых одеялах, об этом особенном, очень старом одеяле, которое лежит рядом с телевизором и в которое заворачиваешься, когда хочется спрятаться от всего мира и впасть в зимнюю спячку; идеальная вещь для такой вот погоды, и они по полной воспользуются такими одеялами, когда вечером придут домой. Дэмиэн слушал их – а скорее просто слышал – и надеялся, что они не попытаются вовлечь его в беседу, как иногда случалось. Сегодня ему особенно трудно было сидеть в офисе. Два дня назад он получил очередное родственное распекание от Патрика и Верены, и до сих пор не пришел в себя, к тому же у него болела голова, и он сильнее, чем обычно, досадовал на раздражающее существование с девяти до пяти, когда без конца треплешься с одними и теми же людьми просто потому, что они сидят рядом; когда постепенно узнаёшь все интимные подробности их повседневной жизни: Мёрси постоянно нужна пудра и бальзам для губ, у Анджелы обморожены ступни, из-за чего она ходит по офису в тапочках, Том что-то запланировал на выходные вместе со своей походницей-женой и двумя сыновьями. От снега все делалось насыщеннее, громче, ближе. Дэмиэн чувствовал себя узником. Отопление чересчур шпарило. Холодная белизна за окном казалась и манящей, и неуместной.

В половине двенадцатого прибыла тележка с сэндвичами – высокая серебристая конструкция, у которой в последнее время скрипело колесо. Каждый день она появлялась в одно и то же время – слишком рано, к детскому обеду. Эта тележка для Дэмиэна служила доказательством, что в школе нас готовят именно к такому будущему, что с самых ранних лет нас начинают тренировать для содержания в неволе: форма, пятнадцатиминутные перерывы, нелепый преждевременный обед. Тележка с сэндвичами обозначала тот момент его рабочего дня, когда он острее всего ощущал: в его жизни требуется резкая перемена, перелом, какой-нибудь скандал, шок, встряска; тогда он сильнее всего желал удрать, сорвать с себя костюм, с воплями выбежать из здания и броситься… куда? Не домой, не в Доркинг, а в какое-то вольное, нескованное место, в какой-нибудь океан или другую страну, в потустороннюю сферическую область, где само дыхание воспринимается как нечто чудесное и дует свободный, осязаемый ветер, и никакое препятствие не ставит под сомнение его необходимость. Но нет, обычно с прибытием тележки Дэмиэн просто вставал со своего темно-синего вертящегося кресла, как и все остальные, потягивался и подходил ближе. Люди собирались в кучку, перекидывались шуточками среди шуршания пластиковых оберток, шороха пакетов с чипсами, звяканья мелочи – и затем возвращались к своим столам, на время оживляясь в предвкушении обеда; их мониторы останутся включенными, чтобы и во время еды сотрудники могли туда поглядывать – или же наслаждаться минутами законного и бесконтрольного блуждания по Сети. Но сегодня Дэмиэн обнаружил, что не в состоянии совершить это краткое паломничество в Мекку сэндвичей – среди оголодавших сослуживцев, под низким потолком. Шорох пакетов с чипсами и скрип разболтавшегося колеса лишь усиливали головную боль. Когда Том дружелюбно подтолкнул его локтем и спросил, пойдет ли он за обедом, Дэмиэну захотелось его избить. Он посмотрел в окно, увидел, как тучи медленно ползут по небосводу, и где-то совсем близко и в то же время словно бы с небес снова раздался голос отца, послышались эти знакомые десять слов: «Сколько еще ты будешь жить так, словно идешь по канату?» И вот тогда Дэмиэн сбежал.

Нет, он не завопил, покидая здание. Вопль звучал у него внутри. После клаустрофобной жары офиса уличный холод вызвал у него дрожь. И ощущение пронзительности всего, непомерной тяжести каждого мгновения. Он так пока и не побывал на могиле. Не положил цветы, не встал на колени посреди некрополя, не разобрал коробки в гараже. Он боялся. Боялся пустоты, боялся найти отражения себя самого. И теперь они преследовали его, эти мелкие прегрешения, мешая мыслить ясно, и не только они – все, вообще все было неправильно, подробности расплывались, основания рушились. Да, он действительно шел по канату, спотыкаясь, падая, а Лоуренс гнался по пятам, тянул его вниз – вдоль этого южнолондонского тротуара, покрытого снежными подушками, в этой альтернативной прогулке к другим сэндвичам, к Pret A Manger, куда Дэмиэн теперь и вошел, осознав, что, несмотря на все свои внутренние бури, он голоден.

Он часто ходил в это кафе, в те дни, когда не мог вынести появления тележки. Внутри там все было ретрометаллическое: серебристый пол, серебристые шкафчики, серебристый потолок. Дэмиэн уставился на сэндвичи. Тут находились и другие люди, глазевшие на сэндвичи, в аккуратных офисных костюмах, темных зимних пальто; они размышляли, что хотели бы съесть в этот уникальный, особый час, дающий небольшую порцию свободы. С мясом или с рыбой, с сыром или с яйцом? Может, выбрать сэндвич, который нелепо заявляет, что он вовсе не сэндвич, поскольку отрекся от хлеба, а следовательно, представляет собой салат? Или лучше взять простой честный салат, какой-нибудь нисуаз, праздник фасоли? Дэмиэн стоял в спрессованной тесноте сэндвичной, на самом деле мало отличавшейся от тесноты офиса, всего лишь менее дружелюбной. Все тут старались делать вид, что им все равно, какой сэндвич взять, хотя на самом деле им было не все равно, очень даже не все равно. Перед прилавком было позволительно стоять только определенное время, от тридцати секунд до минуты; время шло, и Дэмиэн понимал, что его разглядывание уже вот-вот станет неприлично долгим. Проблема состояла в том, что он смотрел уже не на сэндвичи, а дальше, в серебристость шкафчика, во все эти отражения и отвлечения. Он видел там Стефани, как она сегодня, рано утром, надевает халат, перед тем как выйти из спальни, и неохота в ее движениях словно бы говорит о поражении, об унынии. Он видел череп Лоуренса, медленно разлагающийся под землей, стиснутый почвой со всех сторон. И тем не менее среди всего этого ему следовало выбрать между цыпленком с авокадо и ветчиной с маринованными огурчиками. Чем дольше Дэмиэн смотрел, тем больше терял способность выбрать. Он оглянулся вокруг, посмотрел вверх, потолок покачнулся, на шее проступил пот. Рядом с ним протянулась вперед какая-то черная штука и взяла сэндвич: женская рука в перчатке. Рука показалась зловещей. Он понял, что дрожит. В попытке как-то собраться он зажмурился, снова открыл глаза. Потом тоже протянул руку, повторяя