испытал утешительное чувство, что лишь это важно: сохранение этого маленького, но совершенно необходимого ему королевства. Прежде чем спуститься вниз, Майкл вылез из своей офисной одежды и отодвинул весь мир подальше, чтобы можно было полностью сосредоточиться на насущной задаче. Тут он заметил на подоконнике, рядом с его платяным шкафом, половинку луковицы. Майкл недоуменно взял ее. Гранола продолжала шептать ему: «Сейчас, ты должен рассказать ей сейчас».

– С этим домом что-то не так, Майкл, – произнесла Мелисса, когда он вошел в обеденную зону. Она собирала подложки под тарелки, вытирала их и складывала в стопку. Всякий раз, добавляя очередную, она с силой надавливала на нее, словно иначе подложка могла куда-то убежать. – Я точно знаю. Не спрашивай почему. Просто знаю, и все.

– Почему в спальне валяется половина луковицы? Я ее нашел на подоконнике. Она воняет.

– Ты ее сдвигал? Положи обратно как было, я ее там нарочно оставила!

– Зачем? И зачем этот чеснок, что тут вообще творится?

– Мама сказала, это поможет.

– Чему поможет?

Мелисса с сомнением поглядела на него. Нет, он не поймет. Когда она недавно упомянула ночное создание, он отмахнулся, заявил, что привидений не существует, хотя Мелисса пыталась объяснить ему, что это, собственно, не привидение, это какая-то энергия, давление, темное касание в воздухе.

– Ты не замечал, какие у Риа в последнее время руки? – спросила она. – Совсем сухие, как наждак. Я все время ей напоминаю, чтобы она их мазала маслом ши, но от него, похоже, ничего не меняется. Они… какие-то пыльные. Как этот дом. Ты разве не видишь пыль? Она везде. А на моих тапочках какая-то белая дрянь. Думаю, нам надо переехать.

Она ждала, что он заговорит, даст какой-то поощрительный, ободряющий отклик, в котором точно не будет слова «классно».

– Мне кажется, ты слишком заморачиваешься, – сказал он, медленно опуская половинку луковицы на стол, подальше от себя.

– Так и знала, что ты что-нибудь такое скажешь.

Коммуникативная трасса сжималась. Как ему найти путь для своего дрянного откровения? Надо ступать осторожно, не позволять ей думать, будто он считает, что она сошла с ума. Надо повиноваться граноле. Возможно, она больше никогда не обратится к нему с такой же настойчивой силой, и тогда они с Мелиссой пропадут навеки.

– Дом-то старый. – Он пожал плечами. – Думаю, в старых домах полно пыли.

– Которая проникает в руки ребенка и высушивает их?

– Как это вообще связано – пыль и руки Риа? Господи, да это, скорее всего, просто экзема или что-нибудь такое, сводить ее к врачу, вот и все.

– Мне «сводить ее к врачу»? – произнесла Мелисса, выразительно взмахивая подложкой. – Не тебе? Почему всегда именно я вожу их к врачу, комнаты ужасов, в клуб «Веселый малыш», в поля посреди дня, в больницу, к «Маленьким шалунам»?

– Боже, ну не надо опять. Я на работе. Ведь я же не…

– Ну да, ну да, все так, я знаю. Это Неразрешимая Проблема, верно? Ладно, я отвлеклась. Я тебе когда-нибудь рассказывала про Лили?

Огорошенный вопросом, Майкл сдержал в себе раздражение. Он не понимал, о чем говорит Мелисса. Она словно бы не совсем здесь, и нельзя на нее сердиться. Майкл вздохнул:

– Что за Лили?

– Девочка, которая была здесь, когда я во второй раз приехала посмотреть дом. Дочка Бриджит. Она хромала. И у нее были странные руки. Я их помню. Очень белые, сухие на вид, точно пудрой присыпанные. Может быть…

– Что?

– Может быть, тут есть что-то такое, что… Она как-то не вписывалась в обстановку, эта девочка. И было в ней что-то… злокозненное. Как будто она, ну не знаю, как будто в каком-то смысле она – не настоящий человек. Или как будто в нее вселился злой дух. Не знаю, как объяснить… – Она умолкла, потому что взгляд Майкла гасил ее слова, так что они теряли силу, едва попав в область его слухового восприятия.

– Я слушаю, – произнес он.

– Нет, не слушаешь.

– Нет, слушаю. Ты считаешь, что эта девочка, Лили, имеет какое-то отношение к здешней пыли и к сыпи у Риа – и что…

– Это не сыпь. Это совсем другое. И вообще, дело не только в этом, еще и ее нога, и у нее волосы загорелись, помнишь? Прямо за этим столом. С тех пор как мы сюда переехали, было столько… о господи, Майкл, ты не мог бы не теребить свой член, когда я пытаюсь с тобой разговаривать?

Подобно многим мужчинам, Майкл имел привычку, находясь дома, поправлять мошонку, придавая ей более комфортное положение. Это был интимный жест, но ему казалось, что он имеет полное право заниматься этим у себя дома, что тут такого, только вот Мелисса терпеть этого не могла.

– Послушай, – раздраженно бросил он, – у меня есть пенис, ясно?

– Я знаю. И очень тебе сочувствую. Почему бы тебе просто не держать его при себе, а? Почему тебе постоянно нужно напоминать мне о нем таким откровенным образом?

Ему показалось, что сейчас как раз идеальное время (раз уж они вышли на эту тему) для признания, которое при сложившихся обстоятельствах получалось каким-то не совсем таким, как он планировал, словно с толикой чего-то мерзкого. Он хотел внушить ей раскаяние, в самом деле напомнить о важности этой самой мошонки, о том, что ею пренебрегают, вынуждая искать другое отверстие.

– Ну, кто-то же должен про него помнить, – произнес Майкл. – На самом деле кое-кого он заинтересовал…

Тут он затих, упустив мошонку из пальцев, так что потребовалось снова поправить ее, нервным движением, что вызвало у Мелиссы даже большую ненависть, чем само содержание его исповеди, которая в этот момент казалась какой-то проходной и маловажной.

Она холодно рассмеялась:

– Вот как? И что, ты теперь с кем-то встречаешься?

Вид у Майкла сделался смирный, словно у мальчика в ожидании наказания, и в то же время самодовольный: он хотел этого наказания.

– Я бы не сказал, что я с кем-то встречаюсь. Я с ней не встречаюсь. Просто пару раз… кое-что было. Вот и все…

Но Мелисса словно бы уже не слушала. Она маниакально выравнивала стопку подложек, доводя ее до идеала и даже не глядя на него. Ее лицо утратило осмысленность, в нем проступило что-то темное.

– Подложки лежат ровно, – сказал Майкл. – Ты вообще слышишь, что я тебе говорю? Это был просто дурацкий заскок, я чувствовал, что мне нужно чье-то внимание. – Он подумал о песне Джона Ледженда, играющей у него в голове, о «Number One»: ему казалось, она будет созвучна финалу его объяснений. – И я хотел, чтобы ты об этом узнала, тогда мы смогли бы…

И она снова