засмеялась, на сей раз даже захихикала – и помотала головой. У Мелиссы была манера хихикать, когда ее мозг загромождали сильнейшие чувства – разочарование, гнев, обида, отвращение, голод.

– Мужчинам кажется – они лучше, чем трава, – проговорила она.

– Что?

– Есть такие стихи. Это У. С. Мервин. Мужчины и правда думают, что они лучше, чем трава. Теперь я очень четко понимаю, что означает эта строчка. Я ее не очень поняла, когда впервые прочла, но она мне понравилась, так что я ее запомнила. Собственно, я имею в виду – почему ты думаешь, будто мне не наплевать? Трава растет. Деревья стоят как стояли. Ветер дует. Вы, мужчины, почему-то считаете, будто весь мир сводится к вашему члену. Ну, а я тебе сообщаю: нет, не сводится. И ты можешь избавить меня от всех подробностей и от эмоциональной предыстории. Честно, я в порядке. Майкл, ты спокойно можешь размахивать им, где тебе вздумается. Откровенно говоря, так у меня будет одной заботой меньше.

Майкл опешил. Где ее раскаленная лава, где лавина? Где ее чувства, ее сердце, черт побери?

– Погоди минутку, – произнес он. – Ты меня любишь?

– Что? – Она уже собиралась удалиться на кухню, но при этих словах опять повернулась к нему, помедлила в дверях, на фоне яростного свечения рыжего пола.

– Ты меня любишь?

– Почему ты спрашиваешь именно сейчас?

– Потому что я хочу знать. Серьезно. Мне это интересно. Ну?

Лицо у него как-то исказилось, будто став старше, чем всего несколько минут назад. Он казался потрепанным и слабым. Мелиссе стало жаль его, и вдруг ей во всей полноте представилась далекая картина их огромной любви, и от этого ее охватила грусть. Ей не хватало его. Ей не хватало их. В каком-то смысле ей стало обидно, ведь раньше Майкл принадлежал ей благодаря этой любви, но сейчас обида не ощущалась как собственная, скорее как то, что положено испытывать. Кто она, на самом-то деле, изнутри? Ее словно было две: одна где-то вдалеке и тонет, а другая – здесь, на переднем плане.

– Сейчас ведь не совсем идеальное время для того, чтобы задавать мне такие вопросы, как по-твоему? – спросила она.

– Конечно, она тебя любит, папочка, – донесся тоненький голос откуда-то сзади, сквозь двойные двери – из ванной. Дверь распахнулась, послышалось клацанье костылей, и появилась Риа: голая, предплечье опирается на костыль, другая рука держится за ручку двери. Влажные черные кудри распущены и гладки, ниспадают ей на лицо, словно доисторический водопад, черный и медленный. Глаза – огромные, выпуклые, сияющие; ресницы – словно сажевые лучи восходящего солнца. Она была видением юной смуглоты, самой прекрасной сломанной вещью из всех, какие они видели в жизни.

– Привет, – негромко произнес Майкл, опускаясь на корточки, протягивая к ней руку, точно к спасителю.

Она неловко запрыгала к нему. Ему хотелось разрыдаться. Чудовищно видеть, как твой ребенок хромает.

– Можешь купить мне подарок? – спросила она, когда добралась до него, когда он уже держал ее за руки и смотрел ей в лицо, снизу вверх. – К снятию гипса?

Риа отлично знала, что в этот момент может попросить что угодно – и ее просьбу исполнят. Она улыбнулась родителям, наслаждаясь этим вниманием. Она понимала свою власть над ними.

– Всего один, – уточнила она. – Совсем маленький.

Майкл схватил ее, сложил, угнездил у себя на коленях, бросив взгляд вниз, на кисти ее рук.

10

Иногда в феврале идет снег

В феврале пошел снег. Это был неистовый белый сюрприз. Снег валил несколько дней – из-за какой-то климатической чехарды. Сильно позже Рождества, в преддверии весны мир вдруг побелел. Лед на углах. Снег на холмах. Пробки на автострадах и в переулках. Белые сугробы на железнодорожных путях, задерживающие поезда, нарушающие работу светофоров. Лондон не умеет обращаться со снегом. Он живет в надежде, что если уж снег выпадет, то небольшой – и сойдет незаметно, обратится в лед, а лед растает, и улицы станут прежними. Но в нынешнем феврале вышло иначе. В первый же снежный день начался по-настоящему обильный снегопад. Не успели разгрести этот снег, как нападал новый, неся новый раунд трудностей, окутывая и крыши, и самые тонкие веточки голых прутьев, превращая каждый в нарядное зимнее деревце. Автомобили не заводились, в школах приостановили занятия. Отменили все автобусы, закрыли аэропорт Хитроу. Даже в центре города, на Пикадилли, в Ковент-Гарден, на Трафальгарской площади, где неутихающая жизнь способна свести на нет все превратности погоды и где впечатления диктует сам город, превращает в песню дождь, смеется и гудит в лицо мокрому снегу, – даже эти места не сумели стряхнуть с себя белую пелену. Она покрыла город, пригороды, все вокруг. На Темзе образовались ледяные плоты, и рядом с водой было холоднее всего.

Дэмиэн сидел на работе в Кройдоне, и там металлические небоскребы тоже покрылись ледяными шапками, как и верхушки телефонных вышек, ограждения на уродливой эстакаде и карниз окна пятого этажа, за которым виднелся офисный пол, затянутый синим ковролином. В этом закутке располагались еще три стола, принадлежащие Анджеле, Мёрси и Тому (последний с религиозным рвением смотрел сериал «Жители Ист-Энда» и обладал галстуком с узором в виде крошечных ананасиков). Анджела с Мёрси болтали.

– А знаешь, что тогда происходит? – спрашивала Анджела. У нее были красные серьги-кольца в тон помаде и черные косы, закрученные узлом на затылке. – Когда шагаешь по головам, чтобы добраться до вершины? Догадайся с трех раз – когда все они уходят, ты падаешь на землю.

– Так оно и есть, – соглашалась Мёрси, жуя зефир под цвет своей розовой, как кожа младенца, рубашки. – И думаешь, что кто-нибудь придет и подаст руку, чтобы помочь тебе подняться? Не-а, не подаст. Будет просто смотреть на тебя и хохотать, верно я говорю?

– Вот, ты сама понимаешь. И не с тобой хохотать, а над тобой. Как аукнется, так и откликнется. Господь справедлив. Обращайся с ближним своим так, как хочешь, чтобы обращались с тобой.

– Что посеешь, то и пожнешь.

– Да.

Их пальцы какое-то время стучали по клавиатурам, а потом Мёрси предложила Анджеле зефир, и та приняла предложение, хотя, как всем было известно, Анджела не любила зефир – этот бессмысленный, быстро исчезающий продукт; но снег валил с такой силой, что вызывал аберрации характеров и привычкек. Женщины говорили о некой Хизер, которая недавно получила повышение путем (как они считали) тайных и коварных происков. Теперь они явно решили дать себе волю и как следует перемыть ей кости.

– Она из тех людей, – Мёрси понизила голос, – которые считают себя лучше всех остальных, лучше тебя, лучше