…Бомба имела облик шляпной коробки, обмотанной холстиной итуго перевязанной крест-накрест; черный пороховой шнурок торчал сверху,Воропаев вез ее в мешке на шее лошади, Сабуров с Платоном сперва держались вотдалении, потом привыкли.

Справа было чистое поле, и слева – поле с редкими чахлымидеревцами, унылыми лощинами. Впереди, на взгорке, полоска леса, – и за ним– снова открытое место, хоть задавай кавалерийские баталии с участием многихэскадронов. Животы подводило, и все внутри холодело от пронзительной смертнойтоски, плохо совмещавшейся с мирным унылым пейзажем, и оттого еще болеесосущей.

– Куда ж оно идет? – тихо спросил Сабуров.

– Идет оно на деревню, больше некуда, – сказалПлатон. – Помните, по карте, ваше благородие? Такого там натворит… Так чтонам выходит либо пан, либо пропал. В атаку – и либо мы его разом, либо оно нас.

– С коня бросать – не получится, – сказал Воропаев. –Кони понесут…

– Так мы встанем в чистом поле, – сказал Сабуровотчаянно и зло. – На пути встанем, как деды-прадеды стаивали…

Они въехали на взгорок. Там, внизу, этак в полуверсте,страшный блин скользил по желто-зеленой равнине, удалялся от них, поспешал поневидимой прямой в сторону невидимой отсюда деревни.

– Упредить бы мужиков… – сказал Платон.

– Ты поскачешь? – зло спросил Сабуров.

– Да нет.

– А прикажу?

– Ослушаюсь. Вы уж простите, господин поручик, да какже я вас брошу? Не по-военному, не по-русски…

– Тогда помалкивай. Обойдем вон там, у берез. –Поручик Сабуров задержался на миг, словно пытаясь в последний раз вобрать всебя все краски, все запахи земли. – Ну, в галоп! Господин Воропаев, навас надежда, уж сработайте на совесть!

Они далеко обскакали стороной чудище, соскочили на землю,криками и ударами по крупам прогнали коней, встали плечом к плечу.

– Воропаев, – сказал Сабуров, – бросайте,если что, прямо под ноги! Либо мы, либо оно!

Чудо-юдо катилось на них, бесшумно, как призрак, скользилонад зеленой травой и уже заметило их, несомненно, – поднялись настебельках вялые шары, свист-шипение-клекот пронеслись над полем; зашевелились,расправляясь, клубки щупалец, оно не задержало бега, ни на миг неприостановилось. Воропаев чиркнул сразу несколькими спичками, поджег смолистуюдлинную лучинку, и она занялась.

Поручик Сабуров изготовился для стрельбы, и в этот миг нанего словно нахлынули чужая тоска, непонимание окружающего и злоба, но нечеловеческие это были чувства, а что-то животное, неразумное. Он словноперенесся на миг в иные, незнакомые края – странное фиолетовое небо, вокруграстет из черно-зеленой земли что-то красное, извилистое, желтое, корявое,сметанно-белое, загогулистое, шевелится, ни на что не похожее, что-то тяжелоеперепархивает, пролетает, и все это не бред, не видение, все это есть – где-тотам, где-то далеко, где-то…

Сабуров стряхнул это наваждение, яростно, без промаха сталпалить из обоих револьверов по набегающему чудищу. Рядом загромыхало ружье Платона,а чудище набегало, скользило, наплывало, как ночной кошмар, и вот уже взвилисьщупальца, взмыли сетью, заслоняя звуки и краски мира, пахнуло непередаваемотошнотворным запахом, бойки револьверов бесцельно колотили в капсюли стреляныхгильз, и Сабуров, опамятовавшись, отшвырнув револьверы, выхватил шашку, занес,что-то мелькнуло в воздухе, тяжело закувыркалось, грузное и дымящее…

Громоподобный взрыв швырнул Сабурова в траву, перевернул,проволочил; словно бы горящие куски воздуха пронеслись над ним, словно быбелесый дым насквозь пронизал его тело, залепил лицо, в ушах надрывались ямскиеколокольцы, звенела сталь о сталь…

А потом он понял, что жив и лежит на траве, а вокруг тишина,но не от контузии, а настоящая – потому что слышно, как ее временами нарушаетоханье. Поручик встал. Охал. Платон, уже стоявший на ногах, одной рукой ондержал за середину винтовку, другой смахивал с щеки кровь. И Воропаев, которыйне Воропаев, уже стоял, глядя на неглубокую, курившуюся белесой пороховой гарьюворонку. А вокруг воронки…

Да ничего там не было почти. Так, клочки, ошметки, мокрыеохлопья, густые брызги.

– А ведь сделали, господа, – тихо, удивленносказал поручик Сабуров. – Сделали…

Он знал наверняка; что бы он дальше в жизни ни свершил, чегобы ни достиг, таких пронзительных минут торжества и упоения не будет большеникогда. От этого стало радостно и тут же грустно, горько. Все кончилось, ноони-то были.

– Скачут, – сказал Платон. – Ишь, поди, целыйэскадрон подняли, бездельники…

Из того лесочка на взгорке вылетели верховые и, рассыпаясьлавой, мчались к ним – человек двадцать в лазоревых мундирах, того цвета, чтострасть как не любил один поручик Тенгинского полка, оставшийся молодымнавечно. Триумфальные минуты отошли, холодная реальность Российской империиглянула совиными глазами.

– Это по мою душу, – сказал Воропаев. – Что,господа, будет похуже лунного чуда-юда. Ничего, все равно убегу.

К ним мчались всадники, а они стояли плечом к плечу исмотрели – Белавинского гусарского полка поручик Сабуров (пал под Мукденом вчине полковника, 1904), нигилист с чужой фамилией Воропаев (казнен по процессупервомартовцев, 1881), Кавказского линейного казачьего войска урядник Нежданов(помер от водки, 1886), – смотрели равнодушно и устало, как жены послестрады, как ратоборцы после тяжелой сечи. Главное было позади, остались скучныехлопоты обычного дня и досадные сложности бытия российского, и вряд ли кому изних еще случится встретиться с жителями соседних или отдаленных небесныхпланет…

Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Такутверждали древние, но это утверждение, похоже, не для всего происходящего внашем мире справедливо.

1988

…И случилось так, что пресытился зачуханский бомонд развлечениямии деликатесами по причине их неимоверной доступности. И черная икра опостылеет,если кушать ее ложками что ни день, и японские видеокассеты осточертеют, еслиих привозят контейнерами. И все такое прочее, о чем мы с вами и понятия-то неимеем, – оно тоже надоест, будучи повседневностью.

И воцарилась скука великая. Первый секретарь Зеленый спревеликими трудами раздобыл черно-белый телевизор и смотрел «Сельский час»,время от времени промахиваясь по супруге надоевшим саксонским фарфором.Предоблисполкома Мазаный, ошалев, ударился в извращения: забрел в рабочуюстоловую, скушал там «котлету с макаронами» и чуть не помер с непривычки, нооклемался и даже допил «компот» (по Зачуханску, не забывшему еще историю сдинозавром, молнией пронесся слух: «Снова Мазаный чудит!»). Прокурор Дыба встаром ватнике вторгся в котельную, распугав дегустировавших стекломой бичей,отобрал у трудяги Поликратыча лопату и принялся шуровать уголек, громкообъясняя, что он не пьян, что маленькие зелененькие диссиденты вокруг него насей раз не скачут, а просто подыхает он от тоски. Правда, надолго его порыва нехватило: уголь – вещь тяжелая, но именно в кочегарке прокурора Дыбу осенило.