– Не вертись, ирод, турок обратывали…

Поручик не встревал, видя, что подмоги не требуется. Онподнял револьвер – паршивенький «бульдог», – осмотрел и спрятал в карман.Декорации обозначились: палило солнце, звенели осы, на верхней ступенькепомещался связанный молодой человек, охраняемый урядником, а шестью ступенькаминиже – поручик Сабуров. Ну и лошади – без речей, как пишут в театральныхпрограммках.

Положение было самое дурацкое. Поручик вдруг подумал, чтобольшую часть своей двадцатитрехлетней жизни провел среди армейских, военныхлюдей, и людей всех прочих сословий и состояний, вроде вот этого, яростнозыркающего глазищами, просто-напросто не знает, представления не имеет, чем ониживут, чего от жизни хотят, что любят и что ненавидят. Он показался себесобакой, не умеющей говорить ни по-кошачьи, ни по-лошадиному, а пора-то вдругнастала такая, что надо знать языки иных животных…

– Нехорошо на гостей-то с револьвером, – сказалПлатон связанному. – Нешто мы в Турции? Ваше благородие, ей-богу, о немжандармы речь и вели. За него вас и приняли, царство ему небесное, ротмистру,умный был, а дурак…

– Да я уж сам вижу, – сказал поручик. – А вотчто нам с ним делать, скажи на милость?

– А вы еще раздумываете, господа жандармы? –рассмеялся им в лицо пленник.

– Что-о? – навис над ним поручик Сабуров. –Военных балканской кампании принимать за голубых крыс?

– Кончайте спектакль, поручик.

И хоть кол ему на голове теши – ничего не добились и заподлинных военных приняты не были, оставаясь в ранге замаскированных жандармов.Потерявши всякое терпение, они матерились и орали, трясли у него перед глазамисвоими бумагами – он лишь ухмылялся и дразнился, попрекая бесталанной игрой.Рассказывали про разгромленный постоялый двор, про жуткий блин с щупальцами,про нелепую кончину ротмистра Крестовского вкупе с нижними чинами отдельногокорпуса – как об стенку горох, разве что в глазах что-то зажигалось. Как вгорах – шагали-шагали и уперлись рылом в отвесные скалы, и вправо не повернуть,и слева не обойти, остается убираться назад несолоно хлебавши, а драгоценноевремя бежит, солнце клонится…

– Да в такую богородицу! – взревел Платон. –Будь это язык мусульманский, он бы у меня давно пел, как кот на крыше, а такой,свой – ну что с ним делать? Хоть ремни ему из спины режь – в нас не поверит!

Ясно было, что все так и есть – не поверит. Нету пополненияу невеликой воинской команды, выходит, что и не будет, игра идет при прежнемраскладе с теми же ставками, где у них – медяк против горстки золотых, двойкипротив козырей и картинок…

– Ладно, – сказал поручик, чуя в себе страшнуюопустошенность и тоску. – Развязывай его, и тронемся. Время уходит. А унас мало его. Еще образованный, должно быть… Что стал? Выполняй приказ!

Развязали Фому неверующего и в молчании взобрались на коней.Поручик, немного отъехав, зашвырнул в лопухи «бульдог» и не выдержал, крикнул смальчишеской обидой:

– Подберешь потом, вояка! А еще нигилист, жандармов онгробит! Тут такая беда…

В горле у него булькнуло, он безнадежно махнул рукой иподхлестнул коня. Темно все было впереди, темно и безрадостно, и умирать нехотелось, и отступать нельзя никак, совесть заест; и он не сразу понял, чтовслед им кричат:

– Господа! Ну, будет! Вернитесь!

Быстрый в движениях нигилист поспешал за ними, смущенножестикулируя обеими руками. Они враз остановили коней.

– Приношу извинения, господа, – говорил, задыхаясьот быстрого бега, человек в сером сюртуке. – Обстоятельства, понимаете ли…Находиться в положении загнанного зверя…

– Сам, поди, себя в такое положение и загнал, –буркнул тяжело отходивший от обиды Платон. – Неволил кто?

– Неволит Россия, господин казак, – сказалтот. – Вернее, Россия в неволе. Под игом увенчанного императорской коронойтирана. Народ стонет…

– Это вы бросьте, барин, – угрюмо сказалурядник. – Я присягу давал. Император есть божий помазанник, потому иследует со всем возможным почтением…

– Ну, а вы? – Нигилист ухватил Сабурова за рукавпомятого полотняника. – Вы же человек, получивший некоторое образование,разве вы не видите, не осознаете, что Россия стонет под игом непарламентскогоправления? Все честные люди…

Поручик Сабуров уставился в землю, покрытую сочнымилопухами. У него было ощущение, что с ним пытаются говорить по-китайски, давдобавок о богословии.

– Вы, конечно, человек ученый, это видно, – сказалон неуклюже. – А вот говорят, что вас, простите великодушно, наняли радисмуты жиды и полячишки… Нет, я не к тому, что верю в это, говорят так, вот ивсе…

Нигилист в сером захохотал, запрокидывая голову. Хороший былу него смех, звонкий, искренний, и никак не верилось, что этот ладный, ловкий,так похожий на Сабурова человек может запродаться внешним врагам для коварныхусилий по разрушению империи изнутри. Продавшиеся, в представлении поручика,были скрючившимися субъектами с бегающими глазками, крысиными лицами и жаднымирастопыренными пальцами – вроде разоблаченных шпионов турецкой стороны, которыхон в свое время приказал повесить и ничуть не маялся от того угрызениямисовести. Нет, те были совершенно другими – выли, сапоги целовали… Этот, всюртуке, на виселицу пойдет, как полковник Пестель. Что же выходит, есть емучто защищать, что ли?

– Не надо, – сказал поручик. – При другихобстоятельствах мне крайне любопытно было бы вас выслушать. Но положение натеатре военных действий отвлеченных разговоров не терпит… Кстати, как же васвсе-таки по батюшке?

– Воропаев Константин Сергеевич, – быстро сказалнигилист, и эта быстрота навела Сабурова на мысль, что при крещении имя томудавали все же другое. Ну да бог с ним, нужно же его хоть как-то именовать…

– Значит, и Гартмана вы – того…

– Подлого сатрапа, который приказал сечьзаключенных, – сказал Воропаев, вздернув подбородок. – Так что выможете… по начальству…

– Полноте, Константин Сергеевич, – сказалСабуров. – Не до того, вы уж там сами с ними разбирайтесь… Наше делодругое. Представляете, что будет, если тварь эта и далее станет шастать поуезду? Пока власти зашевелятся…

– Да уж, власти российские, как указывал Герцен…

– Вы вот что, барин, – вклинился Платон. –Может, у вас, как у человека умственного, есть соображения, откуда эта казньегипетская навалилась?

– Соображения… Да нет у меня соображений. Знаю и так,понимаете ли…

– Так откуда?

– Если желаете, се йчас и отправимся посмотреть. Выпозволите, господин командир нашего партизанского отряда, взять ружье?

– Почел бы необходимым, – сказал Сабуров.

Воропаев взбежал по ступенькам и скрылся в доме.