– Да, – признал Конрад. – Но все равно я никогда не был эгоистом. Я всегда заботился только о том, чтобы тебе было хорошо. Даже если это означало, что ты будешь вместе с Филиппом. С этим недостойным тебя никчемным мужланом.

Казалось, Конрад вот-вот плюнет в стекло между ними.

– Этот говнюк бросил тебя одну в беде. Мне пришлось тогда пробраться в дом. Я присматривал за тобой. Даже убрал посылку со стола и спрятал ее на несколько часов в садовом сарае, чтобы Филипп понял, насколько ты потеряна. Что он не может оставлять тебя одну на выходные! Не в таком состоянии! Но этот мерзавец все равно уехал. Хладнокровно, без угрызений совести.

– Где ты прятался? – спросила Эмма.

«Как часто ты тайком следил за мной все эти годы?»

Эмма знала: это еще одна жуткая мысль, как и та, что Конрад вплел ее волосы в свой Энсо-ковер. Если очень повезет, то воспоминание поблекнет, но никогда не перестанет наводить на нее ужас.

– В сарае. В подвале. Во время вашего разговора я стоял в кухонной кладовке, меня отделяла от вас тоненькая дверца, – сказал Конрад.

– Как тогда, в Le Zen, – фыркнула Эмма.

Глаза Конрада увлажнились.

– О, малышка, сейчас ты, конечно, презираешь меня. – Его нижняя губа дрожала. Изо рта потекла струйка слюны, но он даже не пытался вытереть ее. – Я хотел, чтобы он прекратил причинять тебе боль. Волосы я посылал ему только для того, чтобы он знал, какими последствиями чреваты его измены. А этот подонок использовал их, чтобы еще больше мучить тебя. Я так сожалею.

– О чем ты сожалеешь? – Эмма твердо решила, что будет злиться на него. На пути сюда она мысленно представляла себе, как пойдет разговор и как закончится. Эмма видела, как Конрад вскакивает и бьет трубкой по разделяющему их стеклу, снова и снова, упорно, со всей силы, пока оно не разобьется, а сама она набрасывается на Конрада и перерезает ему горло осколком стекла.

Но сейчас, когда Конрад сидел перед ней, как маленький мальчик, у которого забрали любимую игрушку, Эмма не испытывала ничего, кроме бездонной сострадающей пустоты.

– Неужели ты не сожалеешь, что убил всех этих женщин? – спросила она и увидела, как по щеке у него скатилась слеза. – Или что преследовал меня всю жизнь?

Плача, он помотал головой.

– И ты не сожалеешь, что усыпил меня, изнасиловал и вытащил из отеля? Превратил меня в параноидальное существо, которое бросается с ножом на невинных людей?

– Нет, – всхлипнул он. – Я лишь сожалею, что не признался тебе в любви намного раньше. Возможно, тогда у нас был бы шанс.

Эмма закрыла глаза, вытерла веки тыльной стороной ладони и повесила трубку.

«Конечно, – подумала она. – Он болен. – Кто лучше меня может это понять?»

Она открыла глаза и в последний раз взглянула на Конрада.

И хотя Эмма никогда этому не училась, хотя ни разу в жизни даже не пробовала, она сумела прочитать по губам Конрада, что он говорил ей за стек лом:

– Из любви, Эмма. Я сделал все это только из любви.

В десять лет я ходил в пятый класс открытой школы и был настолько популярен, насколько это возможно, когда донашиваешь одежду брата, который старше тебя на семь лет, а твоя прическа (мамина ручная работа) соответствует моде десятилетней давности.

Представьте себе широконосого ворчуна, подстриженного «под горшок», в «ледерхозе»[12], с алюминиевым кейсом, который любит проводить свободное время в школьной библиотеке. Да, именно так: я был классическим книжным червем, которого никто не хотел брать в свою команду во время игры в лапту, разве что в качестве пушечного мяса.

Вот. А потом появился Эндер.

Дважды второгодник, немец турецкого происхождения, самый главный школьный хулиган. Когда он вошел в класс, я подумал, что это чей-то отец хочет забрать пораньше своего ребенка. Но потом «самого крутого из крутых» посадили со мной за парту.

Видимо, учительница считала, что ботаник (то есть я) сможет положительно повлиять на проблемного ученика (то есть Эндера). Разумеется, все случилось с точностью наоборот. Эндер изменил мою жизнь; главным образом, своим хорошим ко мне отношением, которое, возможно, объяснялось тем, что я помогал ему с домашними заданиями. Поверьте, симпатия была добровольной, мне даже не пришлось отдавать ему за это свои кроссовки. Наоборот – он принес мне мои первые ботинки «Адидас» из спортивного магазина отца, чтобы избавить меня от уродливых башмаков с квадратными носами.

Тот факт, что он, пользующийся всеобщей популярностью, стал моим другом, отразился и на одноклассниках, которые до этого не хотели меня даже игнорировать.

Эндер научил меня многим полезным вещам, которые просто необходимы пятикласснику в повседневной жизни: например, курить сигару (неудачная идея делать это за спортзалом, когда мимо пробегает учитель физкультуры). Позднее он таскал из дома отцовские кассеты с фильмами с возрастным ограничением 18+ («Роллербол», «Класс 1984», «Зловещие мертвецы», «Рассвет мертвецов» и – разумеется – «Побег из Нью-Йорка» с Куртом Расселом). Теперь вы, наверное, догадываетесь, откуда взялась моя любовь к триллерам. Короче говоря: я многим обязан Эндеру, и, старина, так здорово, что спустя столько лет мы по-прежнему дружим. Само собой, в следующее воскресенье я опять навещу тебя в тюрьме (шутка).

Итак, теперь у меня есть повод отметить второй десятилетний юбилей. И я с полным правом могу утверждать, что последние годы были самыми интенсивными и также самыми счастливыми в моей жизни.

Меня часто спрашивают, что изменилось в моей жизни с тех пор, как я стал писателем. Мой стандартный ответ: не много. Я по-прежнему езжу на «феррари» и живу в своей вилле на двадцать комнат в Груневальде. (В Фейсбуке я бы сейчас поставил смайлик, чтобы было ясно, что это тоже шутка. Лучше всего, смеющийся до слез смайлик. Черт, хотел бы я знать, когда в последний раз я вот так смеялся, как этот слишком часто используемый значок, но я отклоняюсь от темы.)

На самом деле за последнюю декаду моя жизнь изменилась самым драматическим образом, в основном потому, что я познакомился с невероятным количеством великолепных людей, которых бы никогда не встретил, если бы не моя писательская деятельность. И в первую очередь я говорю о вас!

Я признаюсь: когда в 2006 году я опубликовал свой электронный адрес в дебютном романе «Терапия», то был невероятно наивен. Я рассчитывал на пару-тройку личных сообщений. Ну, может, десять мейлов, в которых читатели укажут мне на орфографические ошибки, выскажут критику или краткую похвалу. Но я сильно просчитался.