Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ротх не следил за неравной борьбой, в которой адвокат, не сопротивляясь, позволил прижать себя к полу и закрутить руки за спину.
Ротх видел только Эмму.
Как она качнулась ему навстречу. Кровь закапала на свежеположенный паркет, превратившись затем в целый поток, который красным липким водопадом изливался на пол. По кожаному креслу прямо туда, где должен был стоять журнальный столик, а сейчас лежал только Энсо-ковер, на который Эмма в конце концов и упала.
– Номер три, – сказала женщина с впалыми щеками и по-мужски короткими волосами, которая встречала посетителей в контрольно-пропускном пункте.
Высокая, полная, с желтыми от никотина зубами и пальцами, в которых легко поместился бы баскетбольный мяч. Но она была дружелюбной, что граничило почти с чудом, когда день за днем приходится работать в отделении строгого режима психиатрической клиники.
– У вас пять минут. – Сотрудница указала на место с соответствующим номером на стекле, которое отделяло свободный мир от заключенных.
Конрад уже сидел там.
Белый как мел, исхудавший. Бороду ему сбрили, из-за чего он выглядел еще старше. При взгляде на него многие думали о смерти и о том, что некоторые люди носят ее печать уже при жизни.
В комнате для приема посетителей пахло легким разложением – но это только казалось; всего лишь обонятельное нарушение, потому что грудная клетка Конрада поднималась и опускалась, а крылья носа дрожали почти так же быстро, как рука в старческих пятнах, которой он держал телефонную трубку. Правда, уже не так крепко, как пистолет тогда. Неудивительно, что санитары иногда называли заключенных зомби.
Живые мертвые. Напичканные успокоительными, навеки запертые здесь.
Уже в отделении для посетителей, где родственники и особо опасные заключенные сидели друг напротив друга, разделенные стеклом, нормальный человек чувствовал себя подавленно.
Эмма взяла трубку и села на стул.
– Я благодарю тебя, – сказал мужчина, который обрил наголо четырех женщин, троих из них убил, а ей самой устроил самую ужасную ночь в жизни. – Твой визит много для меня значит.
– Это исключение, – тихо ответила Эмма. – Я пришла только один раз и больше никогда не приду.
Конрад кивнул, как будто рассчитывал на это.
– Дай я угадаю. Тебя послал сюда доктор Ротх. Он считает, этот последний штрих поможет в твоей терапии?
Эмма не могла не восхититься своим когда-то самым близким другом. Тюремная клиника за короткое время лишила его здоровья, представительной внешности и юношеского шарма, но не интеллекта.
– Он ждет снаружи, – честно призналась она. С Самсоном, который опять стал повсюду сопровождать ее. И Йорго, от которого ей, похоже, никогда не избавиться.
Эмма поднесла трубку к другому уху и потерла левый локоть. Повязку не так давно сняли, еще отчетливо были видны края послеоперационных рубцов.
Одиночные палаты в отделении строгого режима Парк-клиники запирались только на ночь, поэтому тогда она смогла выйти из своей комнаты. Правда, в том состоянии ей потребовалось более десяти минут, чтобы преодолеть несколько метров до спортзала.
Из-за выстрела, который Конрад случайно сделал из пистолета, когда Эмма неожиданно появилась в декорациях, она каждый раз, сгибая руку, будет вспоминать Конрада. Но она не смогла бы забыть его, даже если бы он и не раздробил ей сустав.
– Мне так жаль. Я ни в коем случае не хотел ранить тебя, – проговорил он голосом, который она последний раз слышала в полусне. В Парк-клинике. Его тон вызвал такое сильное воспоминание, что Эмма снова почувствовала во рту вкус желчи и рвотной массы; как в тот раз, когда ее стошнило в палате. Доктор Ротх сказал, что это из-за медикаментов, но Эмма знала лучше. Это голос Конрада не позволил ей полностью отключиться. А его признание сначала перевернуло ей желудок, а потом и выдернуло из сна.
– Что же это на самом деле? – услышала она вопрос Конрада и наморщила лоб.
– Прости?
– Что же на самом деле привело тебя сюда? Ты упряма и своевольна, Эмма, я всегда этим восхищался. Твоей силой, с самого детства. Он не смог бы заставить тебя прийти ко мне, не будь у тебя чего-то на сердце.
Эмма глубоко вдохнула и в очередной раз отдала Конраду должное. Он не лишился своего дара и по-прежнему читал ее, как открытую книгу.
– Вообще-то это не важно, после всего, что произошло. Но этот вопрос… он мучит меня.
Конрад поднял бровь:
– Какой вопрос?
– Филипп! Почему ты оставил его в живых?
Она нервно теребила большой палец. Ее ногти снова были аккуратно пострижены и покрашены бесцветным лаком. Она сделала макияж и побрила ноги.
Внешние признаки душевного выздоровления. Но внутри она вдруг почувствовала себя так, словно заболевает сильной простудой. Мышцы лица как будто стянуло, в ушах начало стрелять – возможно, потому, что они не хотели слышать ответа Конрада.
– Я имею в виду, ты убил всех тех женщин, но не мужчину, которого ненавидел больше всех. Он ведь был неверным мужем. Разве не проще было бы избавиться от него?
Конрад печально покачал головой:
– Милая, разве ты не понимаешь? Я хотел оградить тебя от боли, а не причинять ее. Эмма, ты должна мне поверить, я всегда любил тебя. Но я никогда не действовал эгоистично. Даже тогда, когда позаботился, чтобы ты осталась единственным ребенком.
На голове у Конрада вдруг снова оказался мотоциклетный шлем, а в руке – уже не телефон, а шприц с длинной иглой, поблескивающей серебром в лунном свете.
«Ложись в кроватку, Эмма, – услышала она голос Артура. – Я сейчас вернусь».
Эмма моргнула, и видение из воспоминаний исчезло.
– Что было в шприце? – спросила она Конрада через стекло.
– Средство для прерывания беременности, – прямо сказал он. – Я впрыснул его в бутылку с водой, которая стояла рядом с кроватью твоей матери. Пожалуйста, не презирай меня. Разве я мог допустить, чтобы она родила еще одного ребенка, которого ждут такие же эмоциональные мучения, какие причинял тебе отец? Мужчина, который хочет наказать собственную дочь, потому что она боится?
– Ты больной, – ответила Эмма и потом догадалась: – Это был ты! Ты подменил таблетки Сильвии.
– Чтобы Филипп не мог причинить тебе еще больше боли, сделав ей ребенка.
Пальцы Эммы сжали телефонную трубку.
– Ты рассказал ей об Артуре, чтобы подорвать доверие ко мне. А позже обвинил во всем Филиппа, чтобы она что-нибудь с собой сделала.
– Я просто хотел, чтобы Сильвия оставила его в покое. Я правда не мог предвидеть, что она покончит с собой.
– И все равно ее смерть на твоей совести. Ты душевно больной, ты это понимаешь?