Но я не стала пытаться. Даже если это было моим последним шансом. Я подумала, что если все закончится плохо, то лучше умереть, зная, что случилось с мамой, чем остаться жить и вечно мучиться догадками без всякой надежды узнать правду. Такого я просто не вынесу.

Я поднялась из-за стола. Он не пошевелился и лишь смотрел, как я обошла стол и села напротив, заставив его взглянуть на меня.

– Ты знаешь, что я думала? Я думала, что мама меня оставила. Когда ее нашли и сообщили мне, я решила, что это ее выбор. Что она выбрала смерть, потому что чувствовала свою вину за случившееся с Кэти, или что ей было стыдно за себя, или… ну, не знаю. Просто потому, что вода притягивала ее сильнее меня.

Он промолчал.

– Я верила в это! – закричала я так громко, что он вскочил. – Я верила, что она меня оставила! Ты знаешь, каково это чувствовать? А теперь выясняется, что она меня не оставляла. Ты забрал ее. Забрал у меня, как забрал Кэти.

Он улыбнулся. Я вспомнила, что мы считали его привлекательным, и меня затошнило.

– Я не забирал у тебя Кэти, – произнес он. – Кэти не была твоей, Лина. Она была моей.

Я хотела наброситься на него, расцарапать ему лицо и закричать, что она не была его. Не была! Не была! Но я со всей силы впилась ногтями в кожу, до крови закусила губу и решила дослушать, что он скажет в свое оправдание.

– Я никогда не считал себя человеком, который может увлечься юной девушкой. Никогда. Я считал таких людей посмешищем. Жалкими старыми неудачниками, с которыми женщины их возраста не хотят иметь дела.

Я засмеялась:

– Именно! В самую точку!

– Нет-нет. – Он покачал головой. – Это не так. Посмотри на меня. У меня никогда не было проблем с женщинами. Они сами на меня вешаются. Сейчас ты качаешь головой, но ты это видела. Господи, да ты сама ко мне приставала.

– Ничего подобного.

– Лина…

– Ты действительно думаешь, что я тебя хотела? Не обольщайся. Это была игра, это было… – Я замолчала.

Как объяснить это такому человеку, как он? Как объяснить, что это никак не связано с ним и связано исключительно с тобой? Это – во всяком случае, для меня – было нашим с Кэти общим делом, только нашим. Люди, с которыми мы «играли», были для нас «болванчиками». Они нас нисколько не интересовали.

– Ты понимаешь, что значит быть такой, как я? – поинтересовалась я у него. – Я знаю, ты считаешь себя неотразимым или вроде того, но ты понятия не имеешь, каково это – быть девушкой, такой как я. Ты знаешь, как мне легко заставить мужчин плясать под свою дудку, смутить их? Стоит мне лишь посмотреть на них по-особенному, или встать поближе, или засунуть палец в рот и пососать, и они начинают краснеть и возбуждаться. Вот этим я с тобой и занималась, придурок. Просто дурачила.

Он хмыкнул, явно оставшись при своем мнении.

– Ладно, пусть так, Лина. Так чего ты добивалась? Когда угрожала выдать нас, когда кричала так, что услышала твоя мать, – чего ты добивалась?

– Я хотела… хотела…

Я не могла сказать ему, что хотела, чтобы все было как прежде. Хотела вернуть те времена, когда мы с Кэти были неразлучны, проводили вместе все дни напролет, вместе купались в реке, и никто на нас не смотрел, и наши тела были только нашими. Я хотела вернуть времена, когда мы еще не играли и не знали, на что способны. Но хотела этого только я. А Кэти – нет. Ей нравилось, когда на нее пялились. Для нее это было не просто игрой, а чем-то бо́льшим. В самом начале, когда я только узнала о них и мы из-за этого поругались, она сказала: «Ты не представляешь себе это ощущение, Лина: человек хочет тебя так сильно, что готов ради тебя поставить на карту все, абсолютно все. Работу, отношения, свободу. Ты не представляешь, что это за чувство».

Хендерсон смотрел на меня и ждал продолжения. Я пыталась найти слова, чтобы он понял: она ушла не только от него, но и от своей власти над ним. Мне хотелось стереть с его лица уверенность в том, что он ее знал, а я нет. Но таких слов я не нашла, и к тому же было глупо отрицать, что она действительно его любила.

В глазах у меня защипало, я опустила голову, чтобы он не видел моих слез, и вдруг заметила прямо у своих ног гвоздь. Он был длинным, не меньше десяти сантиметров. Я немного подвинула ногу, накрыла ею шляпку и слегка надавила, чтобы другая сторона гвоздя слегка приподнялась.

– Ты просто ревновала, Лина, – произнес Хендерсон. – В этом все дело, правда? Ты всегда ревновала. Мне кажется, ты ревновала нас обоих. Ее из-за меня, а меня из-за нее. Ты была лишней. И заставила нас заплатить. Вместе со своей матерью…

Я не мешала ему говорить и пороть всю эту чушь, и мне даже было не важно, что он абсолютно неправ, потому что все мое внимание было приковано к гвоздю, который мне удалось приподнять ногой. Я опустила руку под стол. Марк замолчал.

– Тебе нельзя было быть с ней, – сказала я, глядя ему за спину, чтобы отвлечь его внимание. – И ты это знаешь. Должен был знать.

– Она любила меня, и я ее любил. Всем сердцем.

– Но ты взрослый! – возразила я, продолжая смотреть ему за спину, и это сработало.

Он оглянулся, и я, растопырив пальцы, успела нащупать и схватить гвоздь. Сжав его в руке, я выпрямилась и приготовилась.

– Ты действительно думаешь, что твои чувства имеют значение? Ты был ее учителем. Вдвое старше! И ты должен был учить ее правильным поступкам!

– Она любила меня, – снова жалобно повторил он.

– Она была слишком юной для тебя, – настаивала я, сжимая в руке гвоздь. – И слишком хорошей.

Я бросилась на него, но недостаточно быстро. Вытаскивая руку из-под стола, я на секунду замешкалась, и Марк успел перехватить ее и с силой дернуть на себя. Я упала на стол.

– Что ты делаешь?!

Он вскочил и, не выпуская моей руки, вывернул ее за спину. Я взвизгнула от боли.

– Что ты делаешь?! – снова закричал он, продолжая выкручивать мне руку, и разжал мой кулак. Он отнял у меня гвоздь, схватил за волосы, прижал к столу и навалился всем телом. Я почувствовала, как в горло мне упирается холодное острие, а сверху – тяжесть его тела. Наверное, Кэти ощущала эту тяжесть, когда они были вместе. Меня вырвало, и я, сплюнув, крикнула:

– Ты был ее недостоин! Ты был ее недостоин!

Я продолжала выкрикивать это снова и снова, пока он не ударил меня.

Джулс

Тиканье часов. Тик-так. Тик-так. А потом:

– А! Вот вы где. Я позволила себе войти. Надеюсь, вы не против.

У окна, потирая распухшие икры, сидела старая женщина. Та, что подводит глаза черным и красит седые пряди в багряный цвет. Это она выдает себя за медиума и, шаркая ногами, вечно разгуливает по городу, ругает прохожих и плюет им вслед. Это ее я видела днем раньше выяснявшей отношения с Луизой возле нашего дома.