А отвратительно пахло не случайно. В мойке лежала грязная посуда – на столе упаковки из-под еды на вынос с прилипшими кусочками пищи, все кругом покрывал слой жира. Мусорное ведро было забито пустыми бутылками из-под красного вина. Для меня это явилось полной неожиданностью. В школе он всегда выглядел очень опрятным, ногти чистые и аккуратно подстрижены, и я думала, что и в доме у него такой же порядок.

Я прошла в гостиную и посветила там фонариком мобильного – свет включать не стала, потому что он был заметен с улицы. Гостиная оказалась самой обыкновенной: дешевая мебель, много книг и компакт-дисков, никаких картин на стенах. Просто, грязно и уныло.

Наверху было еще хуже. Спальня выглядело жутко: постель не убрана, дверцы шкафов открыты, и тоже ужасный запах, но не такой, как внизу, а такой, какой издают больные животные. Я открыла окно, задернула шторы и включила лампу на прикроватной тумбочке. Казалось, будто в этой комнате живет кто-то очень старый: кошмарные желтые стены, коричневые шторы, пол завален бумагами и одеждой. Я открыла верхний ящик, в нем лежали беруши и кусачки для ногтей. В нижнем ящике – презервативы, смазка и меховые наручники.

Меня затошнило. Я села на кровать и заметила, что простыня съехала с матраса и на нем виднелось коричневое пятно. Меня чуть не вырвало. От самой мысли, что здесь была Кэти, была с ним, в этой жуткой комнате этого отвратительного дома, мне стало больно, больно физически. Я собралась уходить. Было глупо приходить сюда, не имея плана. Я выключила свет, спустилась вниз и подошла к двери, как вдруг услышала приближавшиеся шаги. Дверь распахнулась, и в проеме показался он. Он выглядел ужасно: лицо и глаза красные, рот открыт. Я набросилась на него. Хотела выцарапать ему глаза, заставить кричать от боли.

Я не знаю, что случилось потом. Кажется, он упал. Я стояла на четвереньках, и ко мне что-то отлетело по полу. Что-то металлическое, похожее на ключ. Я протянула руку – на предмете не было никаких зазубрин, поверхность гладкая. И круглая. Серебряный браслет с застежкой из черного оникса. Я повернула его в руке и услышала громкое тиканье часов на кухне и дыхание Марка.

– Лина, – произнес он.

Я подняла глаза и увидела на его лице страх. Я поднялась.

– Лина, – снова сказал он и сделал шаг мне навстречу.

Я невольно улыбнулась, потому что краем глаза заметила еще один блестящий предмет, на этот раз острый, и теперь точно знала, что сделаю. Мне надо перевести дыхание, прийти в себя, дождаться, пока он снова произнесет мое имя, а потом схватить ножницы с кухонного стола и воткнуть ему в шею.

– Лина. – Он протянул ко мне руку, и потом все произошло очень быстро.

Я схватила ножницы и бросилась на него, но он был выше меня, стоял с поднятыми руками, и я, наверное, промахнулась. Потому что он по-прежнему жив, сидит за рулем автомобиля, а я заперта здесь, и на голове у меня огромная шишка.

Я начала кричать, но это было глупо, потому что кто меня тут услышит? Машина ехала быстро, но я все равно кричала.

– Выпусти меня, выпусти, чертов ублюдок!

Я колотила кулаками по крышке багажника, кричала изо всех сил, а потом вдруг неожиданно – бах! Машина встала, а я больно ударилась о край багажника и разревелась.

Но дело было не только в боли. Я вдруг подумала об окнах, которые мы с Джошем разбили, и как сильно это расстроило бы Кэти. Она бы страшно разозлилась на брата, который после нескольких месяцев молчания все-таки проболтался, на меня за мое отношение к мистеру Хендерсону, но больше всего разозлилась бы из-за окон, потому что боялась именно этого. Разбитых стекол, выведенного краской на стене слова «педофил», перемазанного дерьмом почтового ящика, журналистов возле дома, плевков прохожих, готовых пустить в ход кулаки.

Я плакала от боли, от жалости к Кэти и от мысли, что все это разбило бы ей сердце.

– Но знаешь что, Кэти? – шепотом спросила я у нее, понимая, что веду себя как сумасшедшая и похожа на Джулию, все время бормотавшую что-то себе под нос в темноте. – Мне жаль. Мне очень жаль, потому что на самом деле он заслуживает не этого. Я могу это сказать теперь, потому что тебя больше нет, а я заперта в багажнике его машины. У меня лицо разбито в кровь и раскалывается голова, и я скажу прямо: Марк Хендерсон заслуживает не преследований или побоев. Он заслуживает куда худшего. Я знаю, что ты любила его, но он разрушил не только твою жизнь, но и мою тоже. Он убил мою маму.

Эрин

Мы с Шоном сидели в кабинете, когда поступил звонок. Бледная молодая женщина просунула голову в дверь, на ее лице был испуг.

– Еще одна, сэр. Кто-то увидел ее с холма. Женщина в воде.

Глядя на лицо Шона, я решила, что его вот-вот вырвет.

– Не может быть, – сказала я. – У реки полно полицейских. Откуда там взяться еще одной?

Когда мы приехали, на мосту уже собралась толпа, которую с трудом сдерживали полицейские. Шон бегом помчался по тропинке под деревьями, я за ним. Мне хотелось замедлить шаг и даже остановиться, лишь бы не видеть, как из воды вытаскивают эту девушку.

Но это оказалась не она, а Джулс. Когда мы добрались до места, ее уже вытащили на берег. В тишине слышался какой-то странный звук, похожий на крик сороки. Я не сразу сообразила, что его издавала Джулс – это у нее стучали зубы. Она вся дрожала, а мокрая одежда на худеньком теле лежала складками, как полотно сложенного шезлонга. Я окликнула ее по имени, и она уставилась на меня непонимающим взглядом налитых кровью глаз, как будто никак не могла прийти в себя и не узнавала меня. Шон снял пиджак и накинул ей на плечи.

Она что-то пробормотала, словно находилась в трансе. Нам она не сказала ни слова и, казалось, едва замечала наше присутствие. Просто сидела, смотрела на черную воду и шевелила губами, совсем как тогда в морге, когда увидела сестру на столе. Она не произносила ни слова, но, казалось, кому-то возражала, спорила с невидимым оппонентом.

Облегчение, которые мы испытали, длилось всего несколько минут, потому что случилась новая неприятность. Полицейские, отправившиеся побеседовать с Марком, вернувшимся из отпуска, никого в доме не застали. Зато там нашли кровь: на кухне следы борьбы, пол и дверные ручки перемазаны кровью, а машины Хендерсона нигде не было.

– О господи! – прошептал Шон. – Лина!

– Нет! – воскликнула я, пытаясь убедить и себя, и Шона.

Я вспомнила о разговоре с Хендерсоном за день до его отъезда в отпуск. В нем было что-то не то, какая-то слабость. И боль. Нет ничего опаснее мужчины в таком состоянии.

– Нет. Возле дома дежурили полицейские, его ждали, он не мог…

Но Шон покачал головой:

– Нет, не ждали. Их там не было. На шоссе A68 произошла авария, и туда направили всех сотрудников. Сняли все посты и послали туда. Возле дома Хендерсона никто не дежурил.

– Черт! Черт!

– Именно! Наверное, он вернулся, увидел, что разбиты все окна, и все понял. Что Лина Эбботт нам рассказала.