Потом он обнял маму.

– Прошу всех на крышу! – сказал Ливерпуль.

Все пошли на крышу.

Была победа. Салют. Радость. Цветы. Солнце. Синее море…

– Ура! – орал Боба. – Ура!

Возвращались домой солдаты.

Но мой папа, мой добрый папа, он никогда не вернется…

Мы с мамой завесили окна. Потом зажгли свет. Сейчас нужно завешивать окна.

Сейчас война.

Наш город в затемнении.

Не видно сверху нашего города.

Вдруг в дверь заколотили, да с такой силой, будто несколько человек сразу колотят в нашу дверь, так оно и было. Вошел управдом и соседи.

Мой маленький брат Боба захотел их напугать, внезапно выскочил перед ними и зарычал, но они на него внимания не обратили.

– Что-нибудь произошло? – спросила мама. – Что-нибудь случилось?

– Тушите свет! – закричал управдом. – Скорее тушите свет!

Мама руки в боки и говорит:

– С какой стати? И не подумаю!

– Скорее тушите, вам говорят! – Он щелкнул выключателем, и все оказались в темноте.

– В чем дело? – возмутилась мама.

– Поглядите, что у вас творится!

– Ума не приложу, – сказала мама, – что у нас может твориться?

– У вас щели, – сказала Ханум Измайлова, – вот такие щели! Настоящая сигнализация вражеским самолетам.

Отец мой на фронте, а у нас сигнализация?! Это уж слишком. Семья фронтовика сигнализирует вражеским самолетам, получается?

– На окнах у нас матрасы, – говорит мама, – они свет не пропускают.

– Узкие у тебя матрасы, соседка, – сказала Ханум, – понимаешь – узкие.

– У меня узкие матрасы? – возмутилась мама. – Это у вас узкие матрасы!

– Посмотри с улицы на свои окна, соседка. Сходи на улицу и посмотри. Такие щели! Вот такие щели!

В темноте не было видно, какие она показывала щели.

– Обсудим все спокойно, – сказал старик Ливерпуль. – Раз нету света, не надо торопиться. Все устроим. Никому ведь ничего не угрожает в данную минуту. Обо всем поговорим по порядку. Дела дневные позади, и спешить нам сегодня некуда. Не такой уж это сложный вопрос, чтобы спешку устраивать, в самом деле…

– Развел антимонию, – сказала Мирзоян, – всегда навеселе и заводит антимонию.

– Да погодите вы, – сказал управдом. – Сейчас не время разногласиям. Нужно быть начеку. За светом следить внимательно. Ни щелочки света, понятно? Так что ликвидируйте просветы.

– Ликвидируем, – сказал я. Мне это слово понравилось.

– Хорошо, – сказала мама, – я повешу по бокам одеяла.

– Вешайте что хотите, – сказал управдом, – это ваше дело.

– Ай, соседка, – сказала Мирзоян, – на чем же вы спать будете?

– На чем все спят, – сказала мама.

– Все постели повесите – и тогда как?

– А что же мне еще вешать?

– Что-нибудь другое.

– Откуда же я возьму другое? Выкручиваемся как можем.

– Мы тоже выкручиваемся, – сочувствовали соседи.

– Кручусь и верчусь, – сказала мама.

– Все крутятся и вертятся, – поддерживали соседи.

– На чем же вы спите? – не отставала Мирзоян.

– С окон снимаем и спать ложимся.

– А потом?

– Потом снова приколачиваем.

– Так каждый день и приколачиваете?

– В матрасе уже полно дырок. Остается только повесить на гвозди. Мы люди не богатые и не гордые.

– А вы сказали: приколачиваете, – вмешался Ливерпуль.

– То вешаем, то приколачиваем, – говорит мама.

– Бедные матрасы, – посочувствовал Ливерпуль, – навряд ли они войну продержатся.

– Вся жизнь у людей изменилась, даже вещи не на своих местах оказались, – сказала Мирзоян.

– И беседуем во мгле, – сказал Ливерпуль.

Дверь была не заперта, и кто-то вошел к нам на веранду.

– Эй, кто здесь есть? – закричали с веранды.

– Что там опять такое? – спросила мама.

– Ваш пятилетний сын по улицам разгуливает, – ответили с веранды.

– Ах, вечно он сбегает, – спохватилась мама, – вечно он в движении!

«…Кручусь я и верчусь. И ничего не видно!» – распевал Боба на веранде.

Мама уже была там.

– Я вообще не люблю ничего плохого, – объяснял Боба, – когда темно, когда нет света и когда ничего не видно.

– Можно подумать, что он один всего этого не любит, – отвечала мама из темноты коридора.

– Я ходил искать свет, – оправдывался Боба.

– И нашел? – насторожился управдом.

– Нигде нету света, – сказал Боба.

– Вот видите, кругом порядок! – сказал управдом.

– Тогда дайте мне красную повязку, – сказал Боба.

Старик Ливерпуль сорвал свою повязку дежурного и повязал Бобе на рукав.

Даже в темноте было заметно, как Боба загордился. Завтра я у него эту повязку отберу, подумал я.

Расходились соседи. Свалили стул с грохотом. Кто-то ушибся.

Мы сняли наши матрасы.

Окна были раскрыты, и небо черное.

На улице ни огонька.

Мне не спалось.

Было душно. Бродил в небе слабый прожектор.

У всех свое затемнение, думал я, у каждого посвоему.

У старушек Добрушкиных ковры висят.

У Груниных шторы.

У Мирзоян фанера.

У дяди Миши картон.

У Фалалеевых рекламные противопожарные щиты.

У старика Ливерпуля доски, остаются щели, и его несколько раз предупреждали.

У дяди Гоши окна завешены шалями, и меня всегда интересует, откуда он набрал столько шалей.

У Алиевых одно окно, они к нему прислоняют шкаф. Не лень людям шкаф двигать каждый вечер. Зато никогда в жизни осколки им в комнату не влетят, как они уверяют.

У Измайловых блестящая плотная бумага, все спрашивают, откуда они ее достали, а папа Измай-лов улыбается и говорит: «В универмаге до войны». Все удивляются, как он мог знать, что начнется война и ему понадобится эта бумага. Он отвечает, что купил ее для совсем другой надобности, но не успел использовать. Тогда спрашивают, для какой надобности он ее купил и почему не успел использовать. Оказывается, он собирался оклеить стены своей веранды, но все откладывал. А теперь ждет окончания войны, чтобы снять ее с окон и оклеить веранду.