Я обедал в костюме. Даже колпак не снял, в колпаке и обедал.

– Сними малахай-то свой, – сказала мама.

Она про колпак так сказала.

Я все быстро съел и колпак не снял.

Потом я вышел во двор. Мой костюм всех поразил. Правда, кто-то сказал из окна:

– Да ты что, одурел? Ведь зима на дворе!

Но я не обратил внимания. Мне совсем не было холодно. Я ходил, высоко подняв голову. За мной шли братья Измайловы. Весь двор смотрел на меня.

Я долго ходил бы. Не так уж мне холодно было. Но мама взяла меня за руку и притащила домой.

Весь день я не снимал костюм. Выступал перед мамой, кривлялся, прыгал через скамейку, снимал колпак и становился на голову. Что я только не делал!

В три часа я надел пальто, шапку, колпак взял под мышку и вышел.

У входа в школу надел маску. Никого еще не было. Я пришел раньше всех.

Я долго ходил по школе. По этажам, по всем лестницам, по пустым классам.

В одном классе была тетя Даша. Она убирала класс. Тетя Даша меня не узнала. Еще бы! Ведь я был в маске. Но костюм ей, наверно, понравился. Потому что она улыбнулась.

Я стоял и стоял в дверях. Может быть, что-нибудь скажет, похвалит костюм. Тогда тетя Даша сказала: «Иди, милый, отсюда, гляди, пыль какая…»

Я пошел в зал, где елка. Там уже было много ребят. Играл оркестр. Летел серпантин. Пели песни. Карнавал уже начался. Каких только костюмов не было! И Буратино с длинным носом, и три мушкетера, и Золушка, и Карабас Барабас, и казак в бурке. Правда, бурка была из картона, зато шашка что надо! Как настоящая шашка. Шашка тащилась по полу, а сам казак ходил осторожно, чтоб бурка с него не свалилась, он поправлял ее. Потом в зал въехал конь со всадником. Я вовсю смеялся. Тем более что тот, кто был лошадью, вдруг маску снял и сказал: «Мне так не видно!» И мы узнали Гришаткина. Вот так лошадь! А тот, кто сидел на Гришаткине, слез с него и говорит: «Эх ты, Колька, не мог потерпеть! Может быть, нам бы премию дали!» Но маску не снял, и мы его не узнали. Гришаткин встал и ушел, а всадник за ним пошел. Ну смеху было!

Пал Палыч увидел меня и спросил:

– Ну как?

– Очень смешно, – говорю.

Кто-то сказал Пал Палычу:

– Подумать только: где-то война, а здесь все своим чередом…

Я пошел казака искать.

Народу прибавилось Я не нашел его сразу. Вдруг слышу, кто-то зовет меня. Да это же сам казак! Это Мишка, сын дяди Гоши! Я по голосу сразу узнал.

– Это ты? – говорит. – Ишь ты какой!

– Я, – говорю, – знаменитый клоун! Сын Горхмаза!

Он говорит:

– А я знаменитый казак! Ты мою шашку видел?

– А это видел? – говорю. – Жабо!

– Жабо?

– Вот именно, – говорю, – жабо, а не что-нибудь!

Он засмеялся и говорит:

– Жаба! Жаба!

– Не жаба, а жабо! – говорю. – Дурак ты!

– Как ты смеешь мне так говорить! – и за шашку хватается.

Потом мы помирились, и он говорит:

– А ну покажи жабо! Хорошее жабо.

– А у тебя, – говорю, – шашка хорошая. Мне твоя шашка нравится.

– Да бурка у меня неважная, все время валится. Поплясать хочется, а нельзя. Можно только ходить, и то медленно…

– Да сними ты ее, – говорю, – и все!

– Какой же тогда, – говорит, – я казак буду!

– Был, – говорю, – казаком, и хватит.

– А ты жабо свое снимешь?

– Зачем мне жабо снимать, если оно не мешает?

– Как хочешь, – говорит, – а я свою бурку сниму. Надоела мне бурка!

Он отдал ее первокласснику. А тот ее бросил. Тогда он позвал Золушку и говорит:

– Вот тебе, держи…

И мы с ним побежали к елке.

У меня стало такое хорошее настроение! Мы так плясали, что игрушки попа́дали. Не все игрушки попадали. Но две-три игрушки упали. Потом их обратно повесили. А какие мы пели песни! Мы пели: «Елка, елка, зеленая иголка», и «В лесу родилась елочка», и «Елки, елки, какие елки!», и «Новый год, новый год много счастья принесет»…

Веселый был карнавал!

Обратно мы шли вместе с Мишкой. Он мне про отца рассказывал, про дядю Гошу. Про то, что он хочет уехать куда-то, совсем в другой город, поскольку он здесь засыпался, а как засыпался, Мишка не знал, он только знал, что засыпался. А мать его ехать не хочет. Поскольку она не засыпалась. А Мишка ждет не дождется. Он путешествовать любит.

Мы всю дорогу смеялись. Карнавал вспоминали. Столько я никогда не смеялся. Я про все на свете забыл. Я даже забыл снять колпак и шел в колпаке.

Радостный, я вбежал в комнату. Я не снимал колпак. С него стекала вода. На улице шел мокрый снег. На столе я увидел записку. Не записку, какую-то просто бумажку. Я стал читать:

……………………………………………….

…Папа мой украшает елку. Сначала мы украшали все вместе – я, мама, Боба и папа, потом мы пошли спать, а папа остался. Он ходил вокруг елки на цыпочках и говорил сам с собой. Но я слышал, что он говорил, хотя он говорил очень тихо, я видел его и слышал: «Вот этот заяц пойдет сюда, нет, пожалуй, сюда… а вот шар перевесим вот так… ну а это уже никуда не годится – три шара вместе! Куда ни шло – два, не три же! – мы их перевесим…» – «Иди спать», – говорит ему мама. «Спите, спите, – говорит он, – я хочу шар перевесить. И вот эту грушу…» Потом он садится на стул. Долго смотрит на елку…

Это было в прошлом году.

Больше я не увижу папу.

Мой папа убит.

Мне казалось, война – что-то такое, где палят пушки, и мчатся танки, и падают бомбы, и ничего не случается. Просто пушки палят, танки мчатся, бомбы падают, и ничего не случается. Кричат «ура» и побеждают.

Я стою на балконе. Гляжу сквозь ветки на улицу. Вижу снег, и людей, и машины, и мне кажется, я жду папу… Вот сейчас выйдет он из-за угла…

Но мой папа убит.

Папа мой похоронен.

Я ухожу с балкона. Тревога. Воет сирена.

Мама, Боба, я идем в бомбоубежище.

– Папа! Папа! – кричали братья Измайловы.

Дядя Али пришел с войны. Сверкали его ордена и медали.

Он обнял меня.