– Так, об отношениях. Не хочется, чтобы трудности в работе мешали дружбе.

– Не помешают. Но придется уступить, простить. Ну, кому-то надо сделать первый шаг! – добавил он, заметив возмущение на лице Вяземской. – И вообще, должен вам сказать, что прощение великая вещь. Я думаю, на нем все и держится.

– Да? – с удивлением спросила Вяземская. Юрий Петрович все больше говорил о курах и утках, и казалось, что о другом он даже не задумывается.

– Ну, понимаете, Ольга Евгеньевна, я же был женат. Когда-то. Давно. Развелся. И думал, что ни словом со своей бывшей женой не перемолвлюсь.

– Неужели так плохо расстались?! – нарушила Вяземская собственное правило не вникать в чужие дела.

– Очень. Сейчас я даже вам не смогу рассказать ничего интересного.

– В каком смысле – интересного? – живо спросила Ольга Евгеньевна, а потом спохватилась: – Вы не подумайте, мне вовсе не обязательно знать…

– Что вы, я же сам этот разговор начал! Так вот, понимаете, мы не ругались, не скандалили, не делили имущество, мы даже не ссорились. Но жить вместе не могли.

– Отчего же?

– А в доме тоска висела. Такая густая, как туман. И это вот молчание. Все время молчание. Сидим по углам. И молчим.

– А почему же не общались?

– Не получалось. Не о чем было.

– Так не бывает. Ну хотя бы вот… – Вяземская растерялась, – мы же с вами обменялись мнениями об этом зайце в горшочках!

– А, ну да, такое было иногда. А потом снова молчание.

– Как же вы познакомились? Может, не любили друг друга?

– Что с того?! Ну, не любили. Но разговаривать же можно. Что-то обсудить, о ком-то поговорить. А тут просто тишина… И вы знаете, когда разводились, она мне сказала: «Это все из-за тебя. Тебе дела не было до меня!» Я очень обиделся, мне казалось, что я только о ней и думаю.

– А может, она была права? Может, вы занимались хозяйством и на общение с женой времени и сил не оставалось? А ей не хотелось всего этого, она мечтала жить по-другому?

– Так хозяйство у меня появилось после развода. Я же ей квартиру оставил в Москве, а сам на дачу переехал. Потом из нее зимний дом сделал, участок соседский купил. Нет, это все у меня появилось позже. От тоски. Я себе места не находил, так хотел все вернуть. Но она и слышать не желала. А может, виду не подавала. Своенравная была. Потом замуж вышла, и неудачно. Муж буйный был, я не раз усмирял его.

– Господи, а сейчас? Как вы с ней сейчас?

– Хорошо. Спокойно. Я уже, конечно, все забыл. И любовь, которая была, и обиды. Иногда звоним другу другу.

– И что? Есть о чем разговаривать?

– Нет, но теперь я понимаю, что она такой человек. Молчаливый, немного сумрачный, замкнутый. Зря я от нее требовал другого.

– Так как прощение? При чем тут оно?

– Ну, мы же с ней простили друг друга. А ведь каждый считал другого виновным в неудачах.

– Это не вы. Это – время, – задумчиво произнесла Вяземская.

– Оно тоже помогает. Но человек и сам должен спокойнее ко всему относиться. Вы знаете, я часто думаю, что дальше будет? Со мной, с домом, с хозяйством, с тем, что я так люблю? Не могу же я это в кулаке всю жизнь держать. Кулак слабнет, да и охоты сжимать его все меньше.

– И что же делать?

– А ничего. Жить. Просто жить и спокойно относиться к тому, что жизнь совсем не такая, какой тебе казалась. Она имеет право быть иной. Вы думаете, почему я ищу хозяйку? Жену? Небось, думаете, некому в птичнике работать?

– Ну, и поэтому, – смутилась Вяземская.

Юрий Петрович рассмеялся:

– Я подозревал! Что вы! При желании можно нанять людей, как я и делаю. Но мне хочется, чтобы рядом оказался человек, которому это все нужно, интересно. Понимаете, работник может быть, но он не соучастник жизни.

– Да, вам надо найти такого человека, который тоже хочет этим заниматься.

– Вы хотите сказать, что вам это не нравится? Совсем?

Вяземская покраснела.

– Я не себя имела в виду. Я говорила вообще.

– Значит, извините, я вас не так понял.

Теперь Юрий Петрович вдруг смутился и принялся хвалить пирог, который Лопахина передала на десерт.

– Да Зинаида Алексеевна просто кулинар от бога!

Ольга Евгеньевна смотрела на собеседника. Ничего особенного в истории его развода не было – никаких особых страстей. Подумаешь, не сошлись темпераментами. И все же было что-то почти трагичное в его жестах. Вот он аккуратно отщипнул кусочек хлеба, помял пальцами салфетку, повертел в руках ложку – что-то одинокое и печальное крылось во всем этом. Куры, гуси и стройные ряды трехлитровых банок с компотами не могли ничего исправить. Вяземская поняла, все то время, которое он прожил после развода, было наполнено ожиданием нового. А хозяйственная деятельность – это только чтобы не сойти с ума от одиночества и тоски. Вяземской стало его жаль, и она подумала, что за маской деловитости и оптимизма скорее всего скрывается совсем другой человек.

– Юрий Петрович, а где вы работали раньше? Чем занимались? – спросила она.

– Ольга Евгеньевна, не тешьте себя иллюзиями. Я не смогу вести долгие и увлекательные беседы о книгах, театре. И образование у меня не высшее, – грустно улыбнулся Юрий Петрович, – и рассуждать я тоже не умею.

– Вы меня не поняли. Я спросила вовсе не затем, чтобы прикинуть, насколько увлекательной может быть моя жизнь рядом с вами. Я спросила, потому что мне действительно интересна ваша жизнь. – Вяземская спокойно посмотрела на него.

– Правда? – Юрий Петрович с сожалением заглянул в пустой горшочек из-под жаркого, облизнул вилку и произнес: – Тогда слушайте, расскажу.

Ольга Евгеньевна давно уже ни с кем так долго и обстоятельно не беседовала. Давно напротив нее не сидел человек, который рассказывал бы свою историю, пытался что-то объяснить и больше всего беспокоился о том, чтобы его правильно поняли. «А может, отношения – это вот именно внимание? Обоюдное? В самом деле, мы ничем никого не можем удивить – все истории почти одинаковы», – думала Вяземская, слушая тягучий рассказ Юрия Петровича про его учебу в профессионально-техническом училище и дальнейшую работу на заводе. Точно так же, как и в семейной жизни, в трудовой биографии собеседника не случилось ни взлетов, ни падений, ни интриг. Было ремесло, были начальники и ученики, и были, как свидетельство успеха, хорошие денежные премии и путевка в санаторий.

– Я так обрадовался, так обрадовался. Мне как раз надо было менять колеса на машине! – донеслось до Ольги Евгеньевны. Она кивнула, поддакнула и сделала нетерпеливый жест рукой – мол, продолжайте, очень интересно. И Юрий Петрович расцвел, вздохнул полной грудью, взахлеб принявшись рассказывать о каких-то «рейсшинах», которые пришлось закупать в другой республике. И опять этот рассказ был почти скучен, его оживляли только эмоции, которые вызывают любые собственные воспоминания. Но Вяземская не скучала, она от души жалела человека, который из-за отсутствия обычного людского внимания превратился в некий полуфабрикат. Вяземская не скучала, она вдруг почувствовала нетерпение – ей хотелось, чтобы Юрий Петрович быстрее закончил свой рассказ, и тогда она сама сможет поведать ему собственную историю. Совсем не трагичную и тоже по-своему скучную, но в то же время захватывающую, потому что теперь ее есть кому рассказать во всех деталях.