Несомненно, американские зрители тоже были впечатлены этими интерьерами, но все же они оказались в менее выгодном положении в плане того, что касается оценки правдоподобия, отмеченного теми, кто был знаком с русской культурой. Нойс и его сотрудники, казалось, не обратили внимания на необходимость создания определенного контекста, чтобы придать смысл некоторым атрибутам и местам съемки для американских зрителей; также они не учли вероятность того, что недостаточно известные зрителю культурные детали, имеющие совершенно иную природу по сравнению с отличительными признаками мультяшных злодеев, в рамках упрощенной сценарной формулы «плохой парень – хороший парень» могут показаться простой выдумкой. Например, одно из первых изображений офисного здания Третьяка в фильме, как объясняет Нойс, – это отель «Украина», самый впечатляющий из семи «высотных памятников коммунистического идеала», построенных Сталиным после победы союзников во Второй мировой войне. Выбрав его в качестве здания нефтяной компании Третьяка, Нойс таким образом хотел подчеркнуть схожесть коммунистических и капиталистических сил. Но вполне вероятно, что понять эту визуальную связь смогли лишь русские (особенно москвичи) и те, кто изучает русскую культуру, – хотя и диалоги, и другие визуальные эффекты с самого начала фильма уже вполне наглядно намекают на подозрительную связь Третьяка с коммунизмом. Точно так же те детали, которые позже включаются в сценарий в качестве специфически русских аспектов капитализма, аналогичным образом бьют мимо цели. Изначально сценарий хорошо воссоздает картину характерных для конца 1990-х годов взаимных обвинений между новой капиталистической Россией и Америкой, которую уже давно считают жадной до денег. Непосредственно перед тем, как принять предложение Третьяка, Святой без малейших колебаний говорит своему партнеру: «Все эти жадные коммунисты превратились в сумасшедших капиталистов. Это отвратительно. Это сделало их грязными». Вскоре после этого, когда Святой пытается выйти из соглашения, Илья повторяет его слова, говоря своему отцу: «Жадный иностранец. Еще больше денег хочет». Но затем, продолжая придавать Третьяку черты грубого нувориша, сценарий показывает его в домашней обстановке, отдыхающего в своей роскошной гостиной на стильном диване, одетого в стильный халат и читающего журнал «Андрей». Поскольку он держит его так, чтобы зритель мог видеть обложку, становится понятно, что он просматривает порнографический журнал. Американская аудитория, однако, вряд ли знала, что такие издания, созданные по образцу «Плейбоя» и «Пентхауса», впервые появились в России в 1991 году и после падения коммунизма служили одними из первых образцов подражания американскому сексуальному меркантилизму[263]. Этот журнал – не бутафория, а реальный предмет, но его правдоподобие может впечатлить только тех, кто знаком с данным русским феноменом – то есть явное меньшинство американской киноаудитории.

Принимая во внимание, что богатство деталей в этих двух сценах попросту неэффективно для информирования американских зрителей о бывшем Советском Союзе, другая сцена, демонстрирующая излишества «новых русских», может показаться вовсе абсурдной, несмотря на то что показанное в ней имело место в реальности. В середине фильма действие перемещается в Москву – через монтажный переход от находящейся в Лондоне обеспокоенной Расселл к кадру, в котором камера на крупном плане показывает бегущую белую крысу; после этого камера панорамирует по Илье, аплодирующему и кричащему: «Ну!» Далее обстановка проясняется: мы находимся то ли в клубе, то ли в развлекательном центре, где делают ставки на крысиные бега. Из комментария Нойса становится ясно, что такой клуб существовал в Москве в 1995 году в качестве одного из тех мест, где быстро разбогатевшие русские «были счастливы с удвоенной силой свободно тратить [свои миллионы]». Неясно, хотели ли москвичи таким образом создать пародию на хорошо известную метафору западных ценностей, – ведь этот клуб потворствовал расходам и спекуляции, – но, так или иначе, характеристика Третьяка в этой сцене безусловно приближается к китчу. Трудно представить, чтобы большинство американских зрителей или критиков восприняло эту сцену как правдивое отражение такого странного московского феномена – ведь сам сценарий здесь точно так же продолжал превращать злодея в ходячий стереотип: Илья подбадривает свою крысу-победителя, пьет (водку?) и бросает пустой стакан через плечо, нюхает кокаин, не обращая внимания на целующую его женщину, и обнимает товарища по победе (мужчину). Затем следует монтажный переход к крупному плану подноса, заваленного пачками долларов, которые, по-видимому, выиграл Илья, в то время как цыганский ансамбль на заднем плане начинает исполнять «Шатрицу», после чего появляется Третьяк, говоря: «Смотрите, мои друзья, вы поставили на самую большую крысу». Нет сомнений в том, кого именно символизирует крыса! Как и в случае с «Украиной» и Кремлем, Нойс в этой сцене старался не столько для западной аудитории, сколько для российских зрителей, среди которых, кстати, был директор радиопрограммы, сказавший ему: «Отличный фильм. Но у меня есть одна поправка: в наших ночных клубах больше не играют цыганскую музыку»[264].

Вдобавок к этому продолжение сцены в клубе демонстрирует, с какой легкостью кинематографисты были готовы пожертвовать тщательно собранными ими реалистичными деталями ради сомнительных преимуществ банальных голливудских формул. Согласно комментарию режиссера, официанты для реального крысиного клуба «были наняты из числа черных африканских студентов, учившихся в бывшем Советском Союзе» – интересная деталь в свете взаимных обвинений россиян и американцев в расизме во время холодной войны. Но эти официанты не появляются в финальной версии фильма. Хотя Килмер сперва ухватился за идею проникнуть в клуб, замаскировавшись под одного из них, он в конце концов изменил свое решение, посчитав, что будет лучше, если он материализуется там в виде двойника Третьяка. Таким образом, одинокий и угрюмый Третьяк, уединившийся, чтобы выпить, внезапно сталкивается со своим зеркальным отражением, заставляющим его позвонить бухгалтеру и отправить миллионы на счет Темплара в Цюрих. Возобновляя тестостеронное соревнование с Третьяком, Святой говорит ему: «Знаешь, в чем сложность быть тобой? Надо притворяться таким же неудачником в постели»[265], – и еще глубже оскорбляет русского в связи с внезапным проявлением некомпетентности последнего при использовании элементарного технического устройства: «[Сотовый] телефон держат другой стороной, придурок»[266].

Отвергнув благоприятную в отношении расового вопроса правду о клубе, создатели фильма организуют финальную конфронтацию между Ильей и Темпларом перед американским посольством, создавая прямо противоположный смысл. Когда сценарий скатывается к тому типичному клише как российских, так и американских фильмов, где одна сторона противопоставляет расизм другой стороны своей собственной терпимости, Илья становится еще более отвратителен. Пытаясь догнать Расселл, бегущую в посольство[267], он в последний момент упускает ее, и ворота захлопываются прямо перед его носом. Неслучайно, что ответственный за закрытие ворот солдат, защищающий Расселл и твердо приказывающий Илье «отойти» (четыре раза, на крупном плане), – молодой афроамериканец. Илья озлобленно плюет ему в лицо и насмешливо салютует,