пикантной фотографией у реки в сарафане с обнаженной спиной – этот снимок она разослала друзьям, в том числе Амфитеатрову и Ляцкому[535]. Амфитеатров откликнулся 26 октября ироикомическим стихотворением, которое подарило им обоим мгновение столь остро необходимого веселья. Начиналось оно так:

О, Тэффи! Превратясь в наяду,

Вы в сердце мне налили яду!

Какие выразят глаголы,

Сколь упоительно вы голы?

Ляцкий игриво отметил, что фотография вновь пробудила в нем любовное чувство: «Ваша карточка – живая картина Вас… Вы на ней прекрасны, молоды и… и… <…> Неужели и в этот момент мне пришлось бы пропеть: nous arrivons toujours trop tard?..»[536]

Тэффи с обнаженной спиной на берегу реки Марны в Марли-ле-Руа, Франция. Лето 1934 года. По-видимому, ей очень понравилась эта фотография, поскольку она послала ее многим друзьям и в разные периодические издания, в том числе в рижскую газету «Сегодня» (1934. 1 окт.). Личные документы Тэффи; любезно предоставлено Бахметьевским архивом Колумбийского университета.

Такие веселые мгновения позволяли лишь ненадолго отвлечься от личных проблем и ощущения обреченности, нависшей над Европой. В октябре 1934 года в Марселе был убит король Югославии Александр I, и атмосфера стала еще более зловещей. Тэффи написала трогательную статью об этом монархе, пламенном противнике большевизма и одном из самых верных друзей русских эмигрантов. Обобщая свой мрачный взгляд на жизнь в эмиграции, она отмечала, что русские больше не страшатся смерти, но с нетерпением ждут, когда настанет их черед: «Точно сидим в приемной дантиста. Сейчас раскроется дверь и спокойный голос окликнет: – Кто следующий? Пожалуйте»[537].

Близился черед Тикстона, но Тэффи нашла время, чтобы поприсутствовать на крупном литературном событии, Международном конгрессе писателей в защиту культуры, проходившем 21–25 июня 1935 года. Задуманный хамелеонствующим писателем и журналистом И. Г. Эренбургом и поддержанный высшими эшелонами советского руководства, в том числе Сталиным, конгресс должен был способствовать популяризации советского «эксперимента» в качестве положительной альтернативы фашизму[538]. В числе организаторов конгресса, на который съехались писатели из 35 стран, были и знаменитые французские литераторы, самыми выдающимися среди которых являлись Андре Жид и Андре Мальро. Хотя это мероприятие лишь подчеркивало маргинальный статус русских эмигрантов, Тэффи стремилась присутствовать на нем, потому что советскую делегацию возглавлял ее старый приятель Алексей Толстой. Потом она сообщила Бунину, как, увидев ее, он радостно воскликнул: «Надюша!» Далее она писала, что, по-видимому, у него все в порядке: «…морда у Алешки… ничуть не испуганная»[539]. Она оправдывалась за свой смелый шаг, который так осуждал Зайцев: «Чувствовала себя как во сне, когда снится Россия. Видишь нечто хамское, но свое. И стыдно и сла-до-стно». Бунин ответил, что всем сердцем одобряет ее поступок, и особенно хвалил то, как она описала Толстого: «…я совершенно как живого увидал и почувствовал Алешку»[540].

После этой краткой возможности развеяться Тэффи полностью сосредоточилась на уходе за Тикстоном. В июле она писала Зайцевым: «Боюсь, что ненадолго удержу его. Он бедненький, такой был всю жизнь деликатный, что и уходит от нас не грубо, а понемножку». Ее печаль усилилась из-за полученного в то лето известия о смерти бывшего мужа. «Я давно разведена, – писала она Зайцеву, – и давно он для меня не существует. Но известие о его смерти и через них, через общих детей, я как почувствовала. Грустно все это».

К сентябрю Тикстону потребовался круглосуточный уход, и по ночам у него дежурила Евгения Васютинская, которая после его смерти осталась компаньонкой Тэффи. Его ухудшающееся состояние держало Тэффи во всевозрастающем напряжении. «Бедный П. А. уже не может говорить, – писала она Буниной, – так что я веду монолог, конечно, очень добрый, веселый и занятный. От этого у меня непроходящая мигрень»[541]. Она признавалась, что от жалости ее страдания становятся еще более невыносимыми: «Какая ужасная штука жалость. Ей совершенно нет границ и пределов. Все кажется, что можно еще отдать что-то. – Ага, стерва! Небось книжку по ночам читаешь, а он читать не может! Нет предела!» В эссе «О нежности», напечатанном 6 октября, Тэффи вновь повторяла: «Любовь-нежность (жалость) – все отдает, и нет ей предела»[542]. Вскоре после этого, 17 октября, Тикстон скончался.

Отпевание состоялось через два дня в соборе Святого Александра Невского. Среди присутствовавших на службе был князь Гавриил Константинович (1887–1955), правнук царя Николая I, и множество друзей покойного из числа литераторов и театральных деятелей[543]. В следующем месяце Тэффи неожиданно получила соболезнование из Дамаска от «грешного монаха Гавриила», представившегося как «в мире В. Фохт»[544]. Монах, когда-то учредитель «Студио франко-рюс», писал: «С покойным Павлом Андреевичем меня лично связывают отраднейшие воспоминания. <…>…был он мирным, отзывчивым, “широкой души” (в лучшем смысле) человеком. Я чувствую себя обязанным ему рядом светлых воспоминаний».

Дочери Тэффи. Варшава, 1935 год. Елена Бучинская (слева) была известной актрисой театра и кино, а Валерия Грабовская стала переводчицей сочинений своей матери и сотрудником польского Министерства иностранных дел. Личные документы Тэффи; любезно предоставлено Бахметьевским архивом Колумбийского университета.

После смерти Тикстона друзья советовали Тэффи отправиться в путешествие, и в конце ноября она решила навестить живших в Варшаве дочерей. Благотворных результатов поездка не принесла, поскольку Валю, как Тэффи сообщала Зайцевой, она «застала очень печальную и усталую», ее муж свалился с гриппом, а у Гули были проблемы с печенью. Она немного развеялась, побывав «в чудесной вилле» Гули, располагавшейся в часе езды от Варшавы. Вилла находилась «около самого леса, елки и березы. <…> В домике тепло, уютно и очень красиво. Комнаты как в постановке северных пьес Худ. Театра». Снег напомнил ей об утраченной России: «В окно виден на крыше снег. Зима. Зимы в моей жизни не было лет 15»[545]. Однако, вернувшись в Варшаву, Тэффи пожаловалась Зайцевой, что оттепель превратила свежевыпавший снег в черную грязь и что она вновь чувствует себя одинокой, страдает от мигреней и не в состоянии работать. К январю 1936 года она вернулась в Париж. Впереди ее ожидал еще один трудный год. Впрочем, в марте произошло приятное событие: вышла в свет «Ведьма» – ее первый сборник после 1932 года[546].

«Ведьма»

Летом 1930 года, находясь на водах в Сен-Нектере, Тэффи написала несколько фельетонов, где сравнивала природу сельской Франции и ее жителей с русской деревней. Вспоминая родную страну после «десяти лет разлуки», она видела своим «европейским взглядом», какой «действительно странной