на грудь, отчего не вздохнуть было, ни выдохнуть… Я тут же отогнала те дьявольские мысли и заняла себя работой. Но с того дня вольно-невольно начала разглядывать в каждом пребывающем госте Алекса, убеждая себя в том, чтобы сказать ему спасибо за подаренную книгу. Наряжалась я перед приездом всякого, кто был вхож в дом фрау Шульц, но каждый раз это был не Мюллер. И как только я осознавала это, тут же ощущала внутри пустоту и горькое смятение.

С того момента, как сочинение Канта попало мне в руки, я едва ли не каждую свободную минуту читала: по ночам, во время занятий Артура, а также его игр и дневного сна. Но первое, что я обнаружила, когда открыла книгу — год издания и город, в котором была она напечатана — Санкт-Петербург, 1902. Книга была не нова, но сохранилась достаточно хорошо для прожитых лет. Удивилась я тогда, узнав, что издали ее еще в царской России. Но откуда она была у немецкого офицера?

Отбросив всякие мысли, я увлеченно проглатывала каждую страницу. Интересные цитаты даже подчеркивала, делала небольшие заметки карандашом, который одолжила у Артура. Что-то не понимала сразу, тогда перечитывала десятки раз, пока понимание слов не было четким и ясным как день.

Не забывала я и о книге о врачевании на немецком языке, что подарила мне фрау. С ее помощью я хоть и медленно, но улучшала свой немецкий, пополняла словарный запас и заодно узнавала много нового из медицины. Я боялась упустить каждую секунду, поэтому сразу же хваталась за книги, как только Артур засыпал.

Мое новое увлечение не понравилось ребятам. Они поначалу подшучивали надо мной и совершенно меня не понимали. Как только у них появлялась свободная минута, они мигом бежали на кухню, чтобы набить брюхо и языками почесать… или валились с ног в кровати, чтобы отдохнуть и опять-таки пошептаться.

Я не обижалась на них. У хлопцев и девчонок была работенка куда посерьезнее и труднее моей, и им не нужно было бежать спасать родню свою на фабрики и заводы. Они говорили по-немецки на бытовом уровне, понимали хозяйку, та понимала их и всех все устраивало. Но как бы я добралась до прачечной, зная лишь парочку немецких слов? Путь предстоял длинный и нелегкий… на протяжении всего пути я должна убеждать немцев, что я свой человек, и что мне нужна помощь с дорогой. И как же мне сделать это без элементарного знания языка и с дичайшим русским акцентом?

Аська была единственной, кто защищала меня всегда и при любых обстоятельствах. Она ведь даже и не подозревала, какой план я вынашивала, но все равно была на моей стороне, когда мальчишки упрекали меня.

Один раз я даже повздорила с Ванькой на этой почве.

— Ну полно тебе! Не надоело еще в книжках копаться? — устало выдохнул Иван, стоя на пороге нашей спальни. — Зачем ты читаешь эту фашистскую книгу?

Ванька прошел вглубь комнаты и с отвращением кивнул в сторону книги о врачевании, мирно лежащей на тумбе.

Время было позднее. Хозяева уже легли спать, а я тихонько устроилась на кровати, зачитываясь сочинением Канта. Ребята же в то время решили собраться на кухне веселой компанией.

— Она не о фашизме, а о том, как людей лечить, — тихо произнесла я, продолжив глядеть в книгу. — Немецкий язык не виноват, что на нем фашисты разговаривают.

Парень лениво фыркнул, пряча руки в карманы брюк.

— Та все одно и то же. Все немцы фашисты… и книги их все об одном только… А що це ти немцев защищать стала?

Я громко выдохнула, но промолчала. Понадеялась, что Ванька в скором времени уйдет, не дождавшись моих ответов. Но он, напротив, сел на край моей кровати у самых ног и направил пристальный сощуренный взгляд в мою сторону.

— Катька, что случилось? С каких пор ты предпочитаешь книги нашей компании? Мы волнуемся за тебя…

Его голос прозвучал надтреснуто, и я тут же поняла, что из всех ребят больше всего волновался за меня именно Ванька. Я испуганно вздрогнула, когда он вдруг нащупал сквозь одеяло мою щиколотку и тут же требовательно сжал ее. Я мгновенно опустила книгу, бросив на него изумленный взгляд.

— Отпусти, — одними губами прошептала я, опираясь ладонями об матрас.

— Дай угадаю… с тех самых пор, как начала ёшкаться с тем офицериком? — Иван понизил голос и крепче сжал мою щиколотку сквозь тонюсенькое одеяло.

Я болезненно промычала и дернулась, но его это не остановило.

— Отпусти меня! — требовательнее повторила я. — Не неси чушь… Ты же знаешь, что я даже смотреть не стану в их сторону!

— А що я должен думать, Катька? — он изумленно вскинул брови, и в больших голубых глазах я впервые уловила гневные нотки. — Ты как заночевала у фрица того, так третий месяц избегаешь меня, ответа про женитьбу нашу не даешь. По уши в книгу зарылась, що он подарил тебе. Может вы оба лишь прикрываетесь малым и под видом прогулки с ним ёшкаетесь по углам?! Що… стыдно признаться? Совесть гложет, що фашиста полюбила?!..

— Что ты несешь?! Я не узнаю тебя! — возмущенно воскликнула я, подрываясь с кровати. — Отпусти меня!

— А що дальше, Катенька? К нему жить переедешь и официально немецкою подстилкой станешь? — Иван злобно ухмыльнулся, и сердце мое вмиг подскочило, застучав в ушах. Он сильнее сжал мою ногу, отчего я мгновенно ощутила нервную пульсацию вокруг щиколотки и осознала, что кровь постепенно перестала циркулировать в том месте. — Ну, конечно, он же боевой офицер! И машина имеется, и дом наверняка большой! Не то, що я, бедный паренек из-под Харькова, денно и нощно работающий как раб на галерах!.. Ты пойми, его жизнь… она не для тебя! Он же поиграется тобой и выбросит, а потом найдет другую глупую остарбай…

Я замахнулась и влепила ему звонкую пощечину. Ладонь тотчас же стала изнывать от боли после соприкосновения с его щекой. Я тяжело дышала, глядя на него с нескрываемым отвращением. От неожиданности он резко схватился за больное место с ошарашенными глазами, и отпустил наконец мою пульсирующую щиколотку.

— Що тут случилося? — раздался недоуменный голос Лёльки. Она остановилась в дверях, ошарашенно оглядев нас с Ванькой. — Ви що учудили? Хочете фрау розбудити?!

Иван громко выдохнул, гордо шмыгнул носом, и, в последний раз бросив на меня укоризненный взгляд, молча удалился из комнаты с раскрасневшейся щекой. Девушка проводила его, изумленно хлопая ресницами, а потом тут же присела на мою кровать.

— Катруся, за що ти його так? — Оля сочувственно