бессмысленному существованию. Но оставаться в «Розенхоф» и бросить сестру на произвол судьбы я тоже не могла.

К тому же, после ночи, когда мы с фрау Шульц узнали о смертях наших родных, ее отношение ко мне переменилось. Не сказать, что до этого момента она плохо относилась ко мне… вовсе нет. Вероятно, что-то щелкнуло в ней, и она более не относилась к нам только как к прислуге. Отныне помещица интересовалась нашим самочувствием, частенько спрашивала о семьях и о жизни в Союзе в целом, хлопцам и девчатам начала давать два выходных в месяц поочередно. Мальчикам и Лёльке повысила жалование за столь масштабный и кропотливый труд, тут же освобождала от работы при малейшем подозрении на плохое самочувствие, разрешила ребятам выходить раз в неделю в Эдинбург в сопровождении полиции. А каждый раз, когда фрау Шульц возвращалась из Эдинбурга и Мюнхена, она каждому привозила различные вкусности, начиная от местных брецелей с крупной солью, заканчивая заварными пирожными с кремом, о которых мы могли лишь слышать. Возможно, по нашим рассказам Генриетта понимала, что в Союзе в деревнях и селах мы жили не богато, а то и бедно, ели самую простую еду, годами носили одну и ту же одежду. Она пыталась хоть как-то облегчить наше пребывание на чужбине, осознавая, что нам было и без того худо находиться во вражеской стране.

А глядя на бедняжку Амалию у меня каждый раз сжималось сердце. Она жила в ужаснейшем ожидании собственной свадьбы, которая должна была запомниться как едва ли не самый счастливый день в ее жизни. Последние пару месяцев она отдалилась ото всех. Мы с Лёлькой и Татой не решались тревожить ее лишний раз, лишь Ася все еще могла подбодрить безутешную невесту.

Но как-то раз она все же обратилась ко мне. Это было через неделю после того, как я пережила очередное приключение в Мюнхене. В тот день фрау и фройляйн решили прогуляться по Мюнхенскому рынку, а Артур как не кстати приболел. Я несколько дней провела подле его кровати, развлекала и следила за его лечением. А после обеда Амалия встретила меня в коридоре первого этажа и вручила сверток, который по форме своей напоминал книгу.

— Алекс просил передать тебе, — сообщила она с грустной улыбкой на устах. — Правда я настаивала, чтобы он передал тебе лично… но он был непреклонен. Все ссылался на занятость.

Я вскинула на нее изумленный взгляд и пару секунд стояла как вкопанная с передачкой в руках.

— Но я не…

— Китти, ну не возвращаться же мне обратно! — хихикнула Амалия, слегка похлопав меня по плечу. — Конечно, это личное дело вас двоих… но мне безумно интересно, что Алекс тебе передал. Он упомянул, что тебе понравилась какая-то книга в его библиотеке.

— Да… была одна книга… она не оставила меня равнодушной, — призналась я, от волнения забыв немецкий на ходу.

— Ох, если это скучные медицинские трактаты или философские сочинения, то изволь избавить меня от подробностей! Они действуют на меня подобию снотворного! — девушка недовольно сморщила небольшой острый носик, похлопала меня по плечу и мигом побежала в спальню.

Еще с минуту я с интересом вертела бумажный сверток в руках, но все же не решалась раскрыть его в коридоре. Поэтому тут же отправилась в нашу спальню, чтобы сорвать бумагу, мельком оглядеть книгу и спрятать ее в тумбу подальше от лишних глаз.

— Катруся, стоять! — скомандовала Лёлька, преградив мне путь в комнату. Ее властный голос напугал меня, и я невольно прижала передачку к груди. Она с недоверием покосилась на бумажный сверток и угрюмо переплела руки на груди. — Що це тоби Сашка мий передав?

Я недоуменно пожала плечами, пытаясь сделать шаг вперед, но Ольга вновь перегородила дорогу.

— З яких пир он тоби вообще щось передает? — рыжая с подозрением сощурила хитрые янтарные глаза. — А ну дай подивитися!

Не успела я опомниться, как девушка тут же вырвала передачку из рук, на ходу разорвав упаковочную бумагу. В руки ей выскользнул старый переплет, на котором были выгравированы золотистые русские буквы: Иммануил Кант «Критика чистого разума». Я едва сдержалась, чтобы не подпрыгнуть от радости. Это была книга! На русском языке! Та самая, что первоначально приглянулась мне в отсутствие Мюллера. Но с чего вдруг он передал ее мне? Неужто просто так?

— Тю… це що за книга така? — Оля разочарованно повертела ее в руках, пытаясь отыскать ответ на прозвучавший вопрос. Девушка надула бледные, засохшие от ветра губы, и уставилась на меня скучающим взглядом. — Откуда у нього книга росийською мовою?

— Наверняка изъяли у пленных офицеров.

Я беззаботно пожала плечами, силясь делать вид, что мне совершенно была безразлична передачка офицера. А затем вырвала книгу из любопытных рук Лёльки и направилась в спальню под ее недоуменный взгляд.

Мюллер же с января месяца словно избегал меня после нашего приключения в Мюнхене. Во время редких визитов в «Розенхоф» лишь коротко здоровался и тут же выходил прочь из помещения, как только я появлялась. Поэтому я удивилась, когда он передал книгу не лично мне, а через Амалию. Поведение его казалось совершенно мне непонятным, но и разбираться в причинах не было ни времени, ни сил. С одной стороны, я выдохнула с облегчением. Ведь человек, который устрашал всем своим видом, да еще и имел возможность в любой момент испортить мне жизнь, наконец держался от меня подальше. Но, с другой стороны, засело во мне некое смятение, что терзало и мучило душу на протяжении четырех месяцев. Понять, что это, я была не в силах… однако легче не становилось.

С того месяца он больше не сопровождал нас с Артуром в Мюнхен, вместе него это делали его подчиненные. Иногда это был рядовой Макс Вальтер, с ним прогулки наши становились намного веселее. Он знал каждый уголок, где продавался фруктовый лед и другие различные детские сладости; знал и местоположение всех развлекательных и других мест, завораживающих своей красотой. По непонятным мне причинам, Мюллер неохотно отправлял рядового Вальтера сопровождать нас в Мюнхене, но те редкие прогулки были для нас с Артуром настоящим праздником! Признаться честно, я и сама словила себя на мысли, будто знаю Макса всю свою жизнь… настолько он покорил наши сердца. Артур был от него в восторге!

Но однажды я и сама не заметила, как словила себя на безумной мысли о том, что впервые ожидаю приезда Мюллера на нашу ферму. В тот момент мне вдруг стало страшно… и на мгновение поплохело. Мысль та тяжелым камнем легла