Человека, который практически финансирует город, церковь и всех, кто здесь живет, благодаря своему богатству и высокому статусу.

Своему вылизанному и безупречному статусу.

Длинные пряди темных волос, зачесанные назад, волевой подбородок, эти высокие, четко очерченные скулы, изгиб носа — всё это напоминает этого злого, властного человека. Всё, кроме потрясающих изумрудных и янтарных переливов в этих пугающих карих глазах.

— Единокровный брат, — как всегда небрежно произносит он, по-прежнему глядя прямо сквозь меня. — Технически говоря.

— Но тогда это означало бы…

— Распутство. Внебрачная связь. Да, дорогая, тот самый престижный мужчина трахнул женщину, которая не была его женой, и обрюхатил её.

У меня отвисает челюсть, и я теряю дар речи.

— Можешь ли ты представить себе более отвратительное преступление для человека с такой репутацией? — говорит он, снова наклоняясь вперед. — Потому что я могу вспомнить несколько других.

Шрамы на его лице. Порез от глаза до верхней части скулы, шрам возле губы и тот, что вдоль челюсти. Неровные шрамы, которые кричат о неправильном заживлении.

— Что он с тобой сделал?

— Это самое интересное, — осторожно отвечает он, изучая мои глаза. — Он ничего мне не сделал.

— Ч-что ты… имеешь в виду?

— Такие мужчины, как он, не пачкают руки в преступлениях, которые они совершают. После них не остается следов, достойных восхищения.

— Твоя мама… — начинаю я, и моя рука внезапно начинает дрожать. — Где…

— Мертва, — категорично отвечает он.

Тон, которым он это произносит, говорит о ярости, затаенной в клетке, которая копится под поверхностью из-за долгих лет сдерживаемых мучений. Тон, который может означать только причинно-следственную связь. Кэллум убил его мать?

Он отталкивается от столешницы, прежде чем запустить пальцы в волосы на макушке. Его обнаженная грудь вздымается от мощного вздоха, мышцы пресса напрягаются, и я вижу, как снова сжимается его челюсть. Мне тяжело это осознать. Как никто ни о чем не знает?

Как Эроу смог проскользнуть сквозь трещины и остался человеком, скрытым в тени? И как Кэллум Вествуд мог подвергнуть свою плоть и кровь такому вопиющему пренебрежению, в то время как его другой сын, Сэйнт, живет как король, ожидающий своего царства?

Теперь я понимаю ненависть, ревнивые аспекты, которые он в тебе таил. Ему приходилось сидеть и смотреть, как его единокровный брат живет жизнью, которая ему была ему недоступна. И они убили его маму? Я могу только представить, какие ужасы ему довелось пережить.

Голова кружится, а тело немеет, и я заваливаюсь набок. Эроу проскальзывает между моих бедер, подхватывает меня и снова усаживает прямо, его лоб внезапно морщится от беспокойства.

— Брай, — шепчет он, обхватывая меня сзади за шею одной рукой, а другой обнимая за талию.

Темнота угрожает поглотить меня, но после нескольких глубоких вдохов она исчезает из моего поля зрения. Я ошеломлена этим осознанием. Еще один человек, на которого меня заставляют равняться как на воплощение морального совершенства, — разбитый и разваливающийся замок привилегий. Преданность своей церкви, городу, преданность своей семье. Бесконечная, блять, ложь.

Он протягивает мне стакан, наполненный водой.

— Выпей.

Я держу его двумя трясущимися руками, медленно отпиваю, прежде чем поставить рядом с собой. Он осторожно наблюдает за мной, изучая мои движения, прежде чем мои глаза пробегают по его покрытому татуировками и шрамами телу. Так много посланий нацарапано на его плоти. Его собственное библейское откровение; истории о борьбе и силе, охватывающие мышцы, поднимающиеся и опускающиеся с каждым вдохом, в мире, в котором он боролся за выживание. Мир, который не позволил бы этим неоспоримым истинам жить дальше. Мой взгляд возвращается к распустившейся розе на его шее, прежде чем снова найти его лицо.

Это жутковато — видеть его отца в его же чертах лица. Замечать сходство с Сэйнтом в его полных губах, нижняя из которых выступает чуть сильнее верхней. Я начинаю задаваться вопросом, знает ли Сэйнт о своем брате. Знает ли он вообще. Так много вопросов проносится в моей голове.

— Сколько тебе лет? — невнятно произношу я в своем дезориентированном состоянии.

Это заставляет его губы изогнуться в улыбке. Настоящей, неподдельной улыбке, которая буквально растворяет все негативные мысли, которые у меня когда-либо были об этом человеке. Это красивая улыбка. Жаль, что он когда-либо испытывал потребность скрывать её масками и тенями.

— И это первый вопрос, который ты задаешь мне после того, что я тебе рассказал? — его бровь приподнимается, а часть его темных волос снова падает ему на глаза.

Я поднимаю руку и снова убираю их назад, чтобы видеть его целиком. Не думаю, что когда-нибудь почувствую себя достаточно удовлетворенной, глядя на произведение искусства, которым он является. Он просто ошеломляет. Сшит из ткани модельной красоты, покрытой его собственными изящными чертами. Он сжимает мое запястье, как будто мое прикосновение причиняет ему боль, и отводит мою руку, в то время как его сильная челюсть снова сжимается, а ноздри раздуваются.

Возможно, у нас и были близкие отношения в интимном плане, но очевидно, что этот мужчина понятия не имеет, как принимать нежные объятия. Он знает, что такое контроль. Знает силу, но ничего не знает о любви. Не в её самой чистой, органичной форме. Он знает любовь, отфильтрованную болезненной одержимостью. Болью. Местью.

— Двадцать девять.

Мои глаза обшаривают каждую его часть, как будто, просто изучив и приняв его, я смогу понять невозможное. Я знала, что он, должно быть, старше меня, но не на столько. Могу только представить ужасы этого мрачного откровения. Насколько пагубным это было бы для всей династии Вествудов. Стойкость и целеустремленность Эроу позволили ему выжить, но, кроме сложностей мести, что на самом деле заставило этого человека выжить?

— Где ты был всё это время? — спрашиваю я, затаив дыхание.

Я вижу, как он сглатывает, когда подходит ближе ко мне, мои ноги раздвигаются на столешнице, чтобы ему было удобнее. Его ладонь опускается мне за спину, а другая ложится на мою шею сбоку. Он снова возвышается надо мной, напряженность его взгляда парализует меня, опускает взгляд на мои губы, прежде чем высунуть язык и облизать свои собственные. Огненные глаза загораются передо мной, втягивая меня в свою лихорадку.

— Искал тебя, — шепчет он у моих губ, словно нет другой причины для его существования. — Дьявольская кукла.

35. В твоей власти

Дьявольская кукла.

Они привыкли называть меня так.

Мои родители, за закрытыми дверями, шепотом, который эхом разносился по всему нашему семейному дому.

Моя фарфорово-белая кожа, на которой никогда не было такого