и дочь. В любом случае их отношения вызваны гормонами. Без них о близких отношениях можно и не говорить, ну, разве что из корыстных целей. Там, конечно, будет уже немного другое, но если копнуть ещё глубже, то отличия будут не велики.

Сергей посмотрел на сестру, которая, высунув кончик языка, читала Бианки, параллельно поставив ногу на плюшевую утку. “Как-то скудно,” — нервно вытащил из себя Колязин, а сам начал думать о сестре черти что.

— Скудно? Что скудно? — поинтересовалась она, цепляясь в услышанные слова.

— Чем на самом деле оказались человеческие отношения. — грустно заявил Колязин.

— А чем?

— Почти ничем, — вздохнул Колязин. То, что раньше считалось безоговорочным и крепким, стало разбиваться прямо на глазах.

— Как ничем? Они не бывают?

— Бывают, видимо. Но не такие, какие я себе представлял.

Сестре наскучили эти сложные фразы брата, она продолжила чтение лесных историй. Брат улёгся на кровать, ему разболелась голова. От мыслей. Его масштабная кампания профанации32 оказалась болезненнее, чем хотелось бы. “Как же так!? Родительская любовь, похоже, тоже, не больше, чем гонка за гормонами, обусловленная социальной ролью, в которую их окунуло общество. Мать так любит меня из-за того, что на неё постоянно давлел внутренний фактор. Она заботилась обо мне не из каких-то побуждений, а потому что её подначивал мозг. Закрой ей глаза при родах и подмени ребёнка на похожего, то она бы взрастила его точно так же. Все эти объятия и ласки — выделение окситоцина. Мать целует пятку именно своего младенца, потому что от его образа у неё выделяется перакта, подсунь ей другого на глазах, она и близко не захочет такое провернуть”. — подобные размышления роились вокруг улья и жалили один за одной. Он чувствовал в них что-то фальшивое, неискреннее, но найти ошибку не мог. Он убеждал себя, что это работает не так. А как тогда? Лучше бы всё оставалось прежним.

Вечером он был свидетелем того, как Елена обнимается на кухне с Алёной Витальевной. “Жуть какая,” — пронеслось у него в голове. Стало очень неприятно. Мать подошла к нему и тоже хотела обнять, но тот вырвался, как из капкана.

— Вырос. — удручённо произнесла Алёна Витальевна.

Он занимался всякой ерундой на протяжении нескольких дней и уверял себя, что не может такое сложное устройство мира объясняться в итоге какими-то гормонами. Это же бессмысленно? Да ещё и скажи какому-нибудь влюблённому или новоиспечённой матери про то, что они по уши в перакте, захотят ли они это слушать? Да и верно ли им такое говорить? Конечно, хочется думать, что это нечто высокое, что даровано свыше, благодать Господа, если угодно, но никак не биологически активное вещество в гипоталамусе. А извечный вопрос многих философов и эрудитов: “Что такое счастье?” Во что он низвёлся? Правильная концентрация перакты в мозге и удовлетворение жизненных потребностей, плюс имитация самозанятости — вот тебе и пресловутое счастье. Ему вспомнился детский проект Елены из первого класса на эту тему. Она нарисовала семью (Сергея она нарисовала каким-то бородатым и толстым, будто и небритым уже походить нельзя), друзей, игрушки, костюмчики и мечту о поездке на море. Её карикатурные рисунки заняли второе место на конкурсе. Но что получится, если снять ширму и условности, оголить истинные мотивы и извлечь настоящие факты. Получится неутешительные утверждения: “Счастье для меня — это объятия и близости с семьёй, сопровождаемые выбросами окситоцина. Друзья, общение с которыми мне тоже обоюдно выгодно. Люблю порции дофамина, которые образуются, когда папа подогнал новую игрушку или платьице. Дальнее марево — море, тоже обещание огромного гормонального веселья. Да здравствует перакта!”

По назойливости эти мысли не уступали блаженным снам и мечтам об Инессе в своё время. Он всё больше и больше сторонился общения и семьи. Ему нужно было отвлечься. Его формами эскапизма33 было музицирование, игра в компьютер, рисование и прогулки в одиночку, особенно за город.

Он пытался осмыслить жизнь. Привести в порядок чувства, ум. Рдеющими пятнами ударялись в мозг обнажавшиеся страшные истины. Не хотелось принимать их, но они нещадно лезли. Обмануть себя не получалось. Шило в мешке не утоишь. Посреди улицы, в паузе между песнями, кто-то изнутри сказал ему:

— Ты всё испошлял, Сергей. Ты всё испортил.

Он прогулял до темноты. Над его горизонтом было полно звёзд, но он потерял ту, что светила именно ему, от этого в страхе он остановился и больше не знал, куда идти. Его Вифлеемской звезды больше нет.

XVIII

Уж лучше умереть, когда хочется жить, чем

дожить до того, что захочется умереть.

«Три товарища» Эрих Мария Ремарк

«Дофамин правит балом» — красовался заголовок на одной из страниц в дневнике. Это уже не в какие ворота не лезло. Тянуло блевать от природы вещей. Особенно от себя. Доподленно нельзя изобразить, какие чувства испытывал при этом Сергей, но по ощущениям их отдалённо можно было бы сравнить с марионеточной куклой, которая подняла свою голову и увидела нитки и руки кукловода. Его мир красочной фанеры стал рушиться, а главное — из-за чего? Ценности уничтожались одна за другой. Это хуже, чем узнать краткий сюжет фильма вместе с концом и всеми поворотами, который ты собирался посмотреть. Это было гаже, гораздо гаже. То, что ты любил и лелеял превратилось в продиктованное чьей-то невидимой рукой потягивание ниточек.

Он не марионетка! У него есть воля, в конце концов, подчиняться зову гормонов и инстинктов или нет — решать ему. Великой болью отдалось в нём то знание, что за каждым мало-мальски мотивированным поступком лежал один из компонентов этой вездесущей перакты. Дофамин — и есть мотивация, он же и награда. Все его мечты, чаяния, надежды, цветы плодотворной работы — всё это под пинками этого самого гормона. Его желания и интерес к жизни был всего-навсего наличием стабильной порции дофамина. Сергей противился этому естественному, но животному и слепому процессу, от этого сопротивления у него болела голова. Например, вспоминая Инессу, на выделившуюся порцию перакты у него возникала ответная реакция отвращения, и вместо сладострастного восхищения получалась лишь глухая боль и чувство ощущения тех цепей, в которые заковано его бренное тело.

Домочадцы не понимали, почему Сергей постоянно ходит подавленным, часто ноет и говорит, что жизнь дрянь. Почему есть не хочет, отшивает мать и сестру, почему не выполняет минимальные обязанности по дому.

— Что с тобой случилось Сергей? Ты сам не свой? — спрашивала обеспокоенная Алёна Витальевна.

Она села к сыну на кровать и положила руку рядом с