Даже грубость Атаманова пленяла Настю. Он заканчивал картину, метался, нервничал и был невыносим. Он едва не убил служанку, наткнувшись на нее в мастерской. Та пыталась создать хотя бы видимость порядка. А он возмутился. В его гневном окрике Насте слышалось рычание льва, охраняющего прайд.

Ей не терпелось узнать, чем закончился роман художника с Юлией Чагировой. Но разве осмелилась бы она задать прямой вопрос? Настя помнила, как помрачнел Атаманов, когда она спросила про некую Дину. Дине он посвятил картину. Правда, портретом это трудно назвать. Но все же кто она?

И почему Настя не расспросила Веронику о подругах художника? Та бы ей рассказала. А пытать Атаманова нельзя. Стоит обмолвиться о Юлии, и Настю наверняка ждет мучительная смерть в тостере – Атаманов не простит ей любопытства.

Но призрак Юлии Чагировой терзал Настю по ночам. Она смотрела в потолок и мучительно размышляла, каким образом эта девушка сумела подчинить себе художника. С Юлей Атаманов был веселым и легким – так следовало из дневниковых записей. Он выполнял ее желания, прислушивался к ней. Правда, иногда они ссорились. Но затем бурно мирились.

Как же так, думала Настя. Если судить по записям девушки, Юля не отличалась умом или какими-то удивительными душевными качествами. По мнению Насти, она была пустышкой.

Где же та волшебная струна, задев которую Настя превратит своенравного художника в милого парня? Или он давно порвал все струны – ведь прошло два года с момента его романа с Юлией. Возможно, его характер кардинально изменился. «Нет, наверное, ответ гораздо проще. В Юлю он был влюблен. А меня не любит!» – страдала Настя.

– Я хотела спросить… – набравшись смелости, выдохнула она.

Настя только что подпитала организм художника великолепным обедом. Возможно, сейчас Атаманов расслабился и подобрел, думала Настя. Но она конечно же ошибалась.

– Да? – Атаманов поднял голову.

– А кто такая Юлия Чагирова?

Андрей замер. Его лицо окаменело.

– Андрюша?

– Откуда ты знаешь про Юлю?

– Мне сказали в поселке, – соврала Настя. Она съежилась от страха и нервно двигала тарелки на столе.

– Что сказали?

– Что она жила у тебя, – чуть слышно прошептала Настя.

– Обсуждаешь меня с поселковыми сплетницами? – усмехнулся Атаманов.

– Я не сплетничаю!

Андрей отшвырнул в сторону салфетку и вышел из-за стола.

– А кофе! – крикнула вслед Настя.

Ренуар не снизошел до ответа.

«Он вытирает об меня ноги, – поняла вдруг Настя. – И я ему позволяю».

Страдая от обиды, она вымыла посуду и навела идеальный порядок на кухне. Потом поднялась в мастерскую.

– Я уезжаю, – сообщила она художнику. – Пожалуйста, заплати мне деньги.

Атаманов нехотя оторвался от холста – он увлеченно раскрашивал его в жизнерадостный кукурузно-желтый цвет. Странно, но человек, создающий такие оптимистичные картины, сам был похож на хмурое осеннее утро. Одно лишь упоминание о Юлии Чагировой ввергло Андрея в депрессию.

А огромное полотно, украшенное сочными желтыми мазками, излучало радость. «Моцарт! – вспомнила Настя. – Его преследовали неустроенность, безденежье, тоска. А сонаты и концерты, сочиненные им, – как солнечные брызги!»

Кого-кого, а Атаманова не преследовали неустроенность и безденежье. Проблемы художника конечно же гнездились в нем самом, а не во внешних обстоятельствам. Или след тянулся из прошлого? Дина, Юля… Почему же так больно ему вспоминать об этих девушках?

– Ты куда?

– В город. Домой.

– А зачем? – хмуро покосился на экономку Атаманов. И Настя вдруг заметила в его глазах беспокойство. Неужели он испугался, что она уезжает навсегда? Неужели он не хочет ее потерять?!

«Конечно не хочет, – сникла Настя. – Если я уеду насовсем, он ужасно огорчится. Ведь тогда ему придется самому заботиться о пропитании и стирать вещи!»

– Хочу проветриться. Я – живой человек. Я – женщина. Сплетничать о твоей персоне с жителями поселка, конечно, безумно увлекательно, но хочется и других впечатлений.

«Надо было сказать ему, что увольняюсь», – подумала Настя. Но на это у нее не хватило решимости – а вдруг Атаманов безропотно принял бы ее отставку?

– Я уезжаю, – упрямо повторила Настя. – Пожалуйста, заплати мне. Мне нужны деньги.

Атаманов вытер руки тряпкой, распространяющей запах растворителя, и направился к дезертирке. Внезапно на его лице вспыхнула улыбка. И он явно собирался заключить Настю в объятия. Не об этом ли она мечтала постоянно?

– Нет, не надо, ты меня испачкаешь!

– Я тебя чем-то обидел, котенок? – ласково спросил Атаманов. – Почему ты такая сердитая?

– Почему?! – возмутилась Настя. – Ничего себе! Ты отвратительный тип! Ты резкий и бездушный! Я сыта по горло! Все, я уезжаю!

– Но ведь ты вернешься?

– Не знаю! – гордо выкрикнула Настя, ощутив себя королевой положения. Атаманов явно не собирался ее отпускать, и бурная радость колотилась в Настиной груди, словно океанический прилив.

– Ты обязательно вернись, пончик, – попросил художник.

«Ах, если бы он всегда был таким нежным!

Но почему – пончик?

Я что – поправилась?»

– Я не хочу оставаться один. Мне хорошо с тобой. Я знаю, ты рядом, и меня это греет. Ты возишься на кухне, как мышка, копошишься во дворе. Это приятно!

– Приятно? Я здесь только прислуга! И ты ко мне равнодушен!

Наверное, она сказала что-то лишнее. В ее реплике звучали неудовлетворенные амбиции. Лицо Атаманова приобрело высокомерное выражение.

– Ты именно за этим сюда и приехала – работать.

Вот так. Знай свое место!

Глаза Насти моментально наполнились слезами. Несбыточная мечта – добиться любви Атаманова – оставалась несбыточной мечтой.

Художник сразу же дал задний ход, удивляясь, как ловко устроены девочки: стоит произнести одно неверное слово, и автоматически включается защитный режим. Слезы. Носик покраснел, реснички слиплись. Стыд и позор тому, кто обидел ангела!

– Ну прости, малышка. Слушай, ты серьезно считаешь меня резким и бездушным? Я произвожу на тебя такое впечатление? Ну да, у меня нелегкий характер. И сейчас я целиком поглощен работой.

– Это заметно.

– Но я ценю твое общество.

– Я не умею читать мысли! А если судить по твоему поведению – тебя от меня тошнит!

– Какие глупости, Настя. Перестань фантазировать. Послушай, я не хочу, чтобы ты уезжала. Останься! Не бросай меня, Настюша-а-а!!!

И художник опять кинулся обниматься. И даже поцеловал ренегатку в висок и ухо. Но через минуту разъединил объятия (опьяненная Настя едва не рухнула на пол) и взял с полки пачку денег, валявшуюся среди кисточек и банок.