Жирондистам не следовало ждать, пока их поглотит революция. Им надо было только изменить свой взгляд на народ, надо было смотреть на него не как на отвлеченное понятие, а как на общество живых и мыслящих, хотя и бедных людей, в которых глубоко вкоренились идеи свободы, братства и равенства. Народ требовал человеческих прав в виде средств к жизни и энергических мероприятий; жирондисты же давали ему эти права в форме красивых фраз. В этом и коренилась главная причина их гибели.

Между тем Дюмурье, согласно задуманному им плану, вторгся в Голландию. Голландцы приняли его лучше, чем бельгийцы. Народ встречал французов с восторгом, как своих освободителей от оранско-английского гнета. Французский генерал быстро завоевал Голландию и вскоре завладел бы ею окончательно, так как наместник действовал крайне медленно и неловко. Но в то время, как Дюмурье занял Бреду и Гертруйденбург, австрийцы вторглись с северо-востока в Бельгию. Дюмурье оставил в Бельгии своего подчиненного, американца Миранду, бывшего восторженным поклонником Лафайета. Клерфэ, командовавший австрийцами, разбил сначала у Аахена французского генерала Мязинского, которому пришлось расплатиться за свои ошибки на эшафоте. Затем был также разбит Миранда, осаждавший Маастрихт. Таким образом, враг стал угрожать Дюмурье с тыла, и французский генерал должен был быстро выступить из Голландии. Соединившись с остатками войск Миранды, отважный Дюмурье решил поставить все на карту, и 18 марта 1793 года у Неервиндена дал австрийцам сражение. Во главе австрийских войск стояли Клерфе и молодой эрцгерцог Карл Австрийский, впервые проявивший в этой битве свои блестящие таланты. Дюмурье передал командование левым крылом неспособному Миранде. Но Миранда был отброшен австрийцами; его войска, несмотря на свое численное превосходство, были рассеяны, так что правое австрийское крыло могло броситься на Дюмурье, собиравшегося в этот момент обойти неприятеля. Теперь Дюмурье должен был отступить, так как враг был значительно сильнее его. Однако его потом упрекали в том, что он недостаточно сильно сопротивлялся врагу и что он нарочно дал себя побить из ненависти к республике. Он потерял в этой битве 7000 человек и большую часть своих орудий и должен был очистить Бельгию, которую он, таким образом, утратил в одной этой битве. Эта битва была не менее чревата последствиями, чем битва при Жемаппе.

После этого Дюмурье открыто выступил против конвента. Уже до битвы при Ноервиндене он отправил конвенту письмо, полное угроз и жалоб на якобинцев. Теперь же он написал второе еще более угрожающее письмо. Якобинцы давно уже стали недоверчиво относиться к Дюмурье, благодаря нападкам на него со стороны Марата, теперь они отправили трех членов своего клуба для того, чтобы те наблюдали за генералом, который к этому времени снова сблизился с жирондистами. Вступив в сношения с жирондистами, Дюмурье в то же время завязал переговоры с австрийским генералом Маком. Он заключил с австрийцами перемирие, во время которого он хотел двинуться на Париж и выступить против конвента с целью восстановления конституции 1791 года и провозглашения королем герцога Шартрского. Теперь он уже не скрывал больше своих планов. На вопрос якобинских послов Дюбюиссона, Проли и Перейра о его намерениях он ответил, что конвент представляет собою собрание двухсот разбойников и шестисот дураков и что учреждение революционного трибунала не должно быть терпимо. «Вы не признаете конституции?» – спросил Проли. «Новая конституция слишком глупа», – ответил Дюмурье и заявил, что он хочет восстановить королевскую власть и конституцию 1791 года. Тогда конвент отправил четырех комиссаров Банкаля, Камю, Кинетта и Ламарка вместе с военным министром Бернонвиллем в лагерь Дюмурье в Сент-Амане; эти комиссары должны были пригласить Дюмурье в конвент, а в случае отказа сместить его. Ко времени появления комиссаров в лагере Дюмурье уже настолько успел сговориться с австрийцами, что окружил себя стражей из австрийских гусаров. Со своим другом Бернонвиллем он обошелся очень вежливо, но с комиссарами он обращался крайне надменно. Он отказался повиноваться постановлению конвента, звавшего его в Париж, и ушел от комиссаров. Но те пошли за ним к его генеральному штабу. Камю обратился к генералу в присутствии его офицеров со следующим вопросом: «Повинуетесь ли вы конвенту или нет?» – «Нет», – ответил Дюмурье. «В таком случае вы смещены, – воскликнул Камю, – ваши бумаги будут опечатаны, вы же арестованы». – «Ну, это уже слишком сильно! – воскликнул Дюмурье. – Сюда, гусары!» Таким образом этот изменник велел австрийским гусарам арестовать комиссаров и передал их австрийцам, у которых они долгое время находились в постыдном плену. Вместе с ними был арестован также Бернонвилль. «Таким путем, – сказал ему Дюмурье, – я вырываю вас из рук революционного трибунала».

Эта бесчестная измена возмутила офицеров армии. Преданный конвенту Данпьер стал во главе противников главнокомандующего подобно тому, как это некогда сделал сам Дюмурье после отложения Лафайета. Некоторое время армия не проявляла своего отношения к событиям, но, когда декрет конвента объявил генерала стоящим вне закона, войско гневно отреклось от изменника. Он еле-еле успел ускакать в австрийский лагерь, сопровождаемый австрийскими гусарами, герцогом Шартрским и другими заговорщиками и напутствуемый выстрелами и проклятиями французов. Этим закончилась его политическая и военная карьера. Командование войсками перешло к Данпьеру.

Австрийцы надеялись на контрреволюционное выступление Дюмурье. Теперь, когда он оказался бессилен, они отвернулись от него. Англичане выдавали ему потом пенсию, и за это он составлял проекты против своего отечества. Он прожил еще довольно долго, но больше не выступал уже в более или менее значительной роли. Жил он отчасти презираемый, отчасти забытый людьми.

Измена Дюмурье нанесла тяжелый удар Жиронде, так как эта измена оправдывала нападки Горы и возбуждала подозрение в том, что жирондисты сами принимали участие в ней.

В то время как французские войска терпели такие тяжелые неудачи и мысль об измене зарождалась в головах разных генералов, в то время как коалиция европейских держав становилась все более опасной; в то время как Вандея грозила восстанием, направленным в пользу восстановления королевской власти, а южные департаменты угрожали подняться на защиту Жиронды, – в это самое время в конвенте борьба между Горой и Жирондой разгоралась все сильнее и сильнее. Опираясь на парижские народные массы, Гора стала постепенно приобретать преобладающее влияние также и в конвенте. Но жирондисты не хотели уступить без боя, и, вследствие этого, борьба этих обеих партий приняла крайне ожесточенный характер. Общее возбуждение, царившее в то время, делало свое дело. Депутаты бросали друг другу в лицо брань, угрозы, обвинения в заговорах и интригах против республики. Иногда дело доходило до кулачной расправы. Конвент отражал на себе всю ту судорожную борьбу, которую переживала в этот период угрожаемая Европой Франция. В это бурное время в конвенте, казалось, происходила борьба титанов. Тут раздавались патетические речи Верньо, в которых он жаловался на то, что гражданам угрожают смертью. Тут прорывались ядовитые выходки Гаде, бурные филиппики Иснара и Барбару. Резкий Марат обвинял «государственных мужей» в том, что они подготовляют междоусобную войну. Могучий голос Дантона громил реакционеров, а Робеспьер в пространных речах жаловался на измену, повсюду угрожающую республике. Среди этого шума люди Долины, «болотные жабы», притаились и радовались каждый раз, когда буря проходила, не задев их. Тут же многие глубокие мыслители старались разрешать трудный вопрос обновления государства и общества.