А рыцарь уже сам разошелся и пытался задеть девушку мечом, но она очень точно отбивала удар за ударом и следом немедленно отвечала выпадом. Неожиданно Жан де Новелонпон вскрикнул — его меч отлетел в сторону. Он схватился за окровавленную руку, а Жанна держала свой меч так, что его кончик касался шеи рыцаря. Оба тяжело дышали.

— Тебе надо было одеть перчатки, Жан! — выдохнула она.

— Что это, черт возьми? — резко спросил гневный мужской голос за их спиной.

Они одновременно обернулись. На них смотрел Жак д’Арк — так свирепо, точно обоим хотел задать трепку.

— Объяснитесь, оба!

Он был не просто удивлен — поражен увиденным. Жанна воткнула меч в землю, сняла с головы бацинет.

— Ее высочество попросила дать ей урок фехтования, — сказал де Новелонпон.

— Ну и как, ты дал ей этот урок?

— Да, дорогой Жак, как видишь.

— Изабелла, — обернулся Жак д’Арк к жене. — Займись рукой нашего гостя. А вы, принцесса, верните оружие на место.

Жанна усмехнулась:

— Верну, но ненадолго.

Жак д’Арк вспыхнул, но промолчал.

— Молодец! — когда она проходила мимо Пьера, тихо воскликнул младший брат.

Жанна сняла в оружейной комнате железные перчатки и кольчугу. Но еще долго не выпускала меча из рук. Уже прошло два года, как она подняла отцовский меч. Рыцарский меч! В течение этих двух лет при любой возможности она тренировалась с ним. Она давно почувствовала, что он стал ее продолжением. Продолжением руки, ярости и страсти, ненависти к врагу. Девушка знала: еще немного, и она будет готова воспользоваться им.

Было ли сие делом рук Божеских или человеческих? Затруднительно было бы для меня решать это. Только иные предполагают, будто мудрейший, нежели прочие, замыслил внушить им, что Господь ниспослал некую Девственницу, и понудить их вручить ей бразды правления, коих она домогалась.

(Из «Мемуаров» папы Пия II вскоре после реабилитации Жанны Девы)

Восторг от победы при Вернейле в душах англичан понемногу угасал. Эйфория оказалась временной и напрасной. Сторонники Карла Валуа все еще были сильны. Земли к югу от Луары беспрекословно подчинялись «дофинистам», как их по-прежнему называли подданные малолетнего Генриха Шестого.

«Второй Азенкур» оказался лишь одной из битв…

Но если постоянству рядов английских вождей можно было только позавидовать, то того нельзя было сказать о первых лицах в лагере Карла Валуа. Коннетабль Арчибальд Дуглас пал в бою, а вместе с ним все шотландские и французские полководцы. Карлу Валуа нужно было набирать новых командиров для своей армии.

На место нового коннетабля подвернулась неожиданная и одиозная кандидатура…

…Шла однажды на весенних полях доброй старой Англии охота. Королевская охота! Снег еще не сошел, он прятался в оврагах, лежал белыми хвостами у холмов, таился в лесах. Сотни счастливых дворян из разных графств участвовали в охоте — преследовали волков, которых расплодилось немало в окрестностях столицы.

— Французы! Французы! — азартно кричал молодой Томас Скейлз, в зеленых штанах и кожаной куртке, в теплом плаще, хлопавшем за его спиной, как стяг на ветру. Опередив других аристократов на взмыленных лошадях, он вылетел на загнанных серых зверей, готовых драться до последнего. — Ату их, ату!

Скейлз пропустил великую битву под Азенкуром по молодости лет, в ту пору ему было всего шестнадцать, и родные не отпустили его на континент; он страшно переживал из-за этого и грезил будущими походами великого короля Генриха Пятого. Хороший лучник, Томас Скейлз натянул тетиву и на всем скаку устремился за серым зверем — этот волк только что порвал двух собак. Но волку уже преградили путь другие охотники. Увидев, что окружен, зверь врос в землю и приготовился драться. Его ощеренная пасть была обращена к самому ближнему врагу — молодому лорду, но рука сэра Томаса оказалась твердой, а глаз — метким. Стрела ударила точно в грудь волку — и зверя отбросило. Томас Скейлз легко спрыгнул в коня и, вытащив кривой охотничий нож, подошел к зверю. Волк хрипел. Его пасть была открыта. Но в глазах не было боли и страха — только ненависть. Молодой Скейлз, которого уже окружали другие аристократы, прислуга, рычавшие псы, удерживаемые егерями, встал на одно колено и, замахнувшись, ударил ножом в сердце раненого хищника.

— Чтобы не мучился, бедняга! — громко сказал он. И тут же не вытерпел, восхищенный размерами волка, его недавней силой, воскликнул: — Хорош зверь!

Эту сцену наблюдали два француза. Два героя. И два пленника. Они тоже были охотниками; вооруженные луками и ножами, они также пускали коней в галоп за добычей. Только по чужой земле — ненавистной им. От реплики молодого англичанина сердце первого из них больно сжалось, дух перехватило. Но он, как и умирающий волк, не выдал своих чувств. Правда, в отличие от сраженного зверя не выдал он и лютой ненависти к победителю. Обоих французов взяли в плен под Азенкуром, вытащили из-под груды мертвых тел. Рыцарей выходили, подлечили, поставили на ноги. Их стерегли как зеницу ока, ведь они оба были баснословно дороги — и стоили они не только денег! Первым из этих рыцарей был Карл Орлеанский, уже пять лет пребывавший в плену. Принц королевского дома оказался заложником не столько колоссального выкупа, сколько политических интриг, и ему был заказан путь назад, хотя он не хотел верить в это. Первые месяцы после Азенкура он сидел в Тауэре, но потом, под честное слово, его выпустили на волю. Если волей можно было считать жизнь при дворе короля Генриха Пятого под неусыпным надзором двух англичан — графа Суффолка и лорда Уотертона. Еще в первые дни плена благородный Карл Орлеанский поклялся, что останется в Англии до тех пор, пока последний французский рыцарь не будет выкуплен своей родиной. Суффолк и Уотертон сочувствовали пленнику королевской крови. Не так давно Карл овдовел — во Франции умерла его жена Бонна Арманьяк, дочь коннетабля Бернара Арманьяка, убитого Жаном Бесстрашным. Карл Орлеанский, унаследовавший мужественность и чувственную внешность от отца Людовика и утонченность — далеко не свойственную его веку! — от матери Валентины Висконти, слыл любимчиком всех английских аристократок. Тем более что его поэтический талант расцветал с каждым годом — принц крови становился одним из самых ярких стихотворцев своего времени! На берегах Англии он охотился, заводил любовниц, сюда стали перевозить его научную библиотеку, в которой он, истинный эрудит, так нуждался. Из Англии он управлял империей Орлеанов — то и дело к нему приезжал Жак де Буше, первый казначей города Орлеана и всей провинции. Вся надежда Карла была на сводного брата — Бастарда, единственного представителя их династии, оставшегося на свободе. Герцог Ангулемский, брат Карла, также пребывал в Англии, а принц де Вертю недавно умер. Но боль от бездействия не отпускала сердце рыцаря-поэта ни на минуту. И теперь, глядя на убитого английской стрелой волка, в пылу охоты названного молодым Скейлзом «французом», Карл Орлеанский едва сдерживал себя. Ведь именно так погибали пять лет назад французские рыцари, которых сбивали стрелами с лошадей английские крестьяне и, как скот, приканчивали ножами в осенней грязи.