– Мы родственники Ленина? – изумилсяКирюша. – Но почему вы никогда об этом не упоминали?

– Кто сказал такую глупость? –оторопел Сережа.

– Ты, – выпалил Кирка, – толькочто.

– Я?

– Ну да, кто же еще. Сам произнес: октябренок– внучонок Ленина.

Сережа и Юля рассмеялись.

– Ты не понял, мы все, от семи до девятилет, считались внуками Ленина.

– Почему?

– Ну, – замялась Юля, – такбыло принято, носили на груди красные звездочки с фотографией маленького Ленинаи называли себя октябрята – внучата Ильича.

– Бред, – выпалил Кирка, – онже никак не мог быть всехним дедушкой.

– Боже, – простонала Юля, – яне способна объяснить ему это.

– Видишь ли, – попробовала япроявить педагогические способности, – седьмого ноября в России произошлареволюция, которую возглавил Ленин, в честь этого события младших школьниковстали звать октябрята.

– Почему не ноябрята? – спросил снабитым ртом Кирюшка.

– Потому что раньше седьмое ноября былодвадцать пятым октября, – терпеливо пояснила я.

– Почему?

– Коммунисты поменяли календарь,прибавили тринадцать дней.

– Во придурки, – заявилКирка. – А зачем?

Я почувствовала искреннее сострадание к алчнойучительнице математики Селене Эженовне. И еще я думала, что Злобный Карликзаломил невероятную цену – десять долларов за час! Да я и за сотню не соглашусьиметь дело со школьниками.

– Хватит, – резюмировалСережка, – тебе позже на уроке объяснят.

– Безобразие, – донеслось изкоридора, и в кухню влетела Виктория, – просто безобразие!

Следом на полусогнутых вползла Муля. Мордочкасобачки превратилась в ярко-красную.

– Ой, – испугался Кирюшка, –она поранилась!

– Данное существо, – провозгласилаВиктория, указывая на сидящего с виноватым видом мопса, – данноеотвратительное существо испортило косметическую процедуру!

– Да это же клубника! – воскликнулСережка, рассматривавший мордочку собачки.

– Именно, клубника, – согласиласьгостья, – я сделала маску, легла в кровать и, каюсь, слегка задремала. Аэта дрянь залезла и облизала мое лицо дочиста!

Я отвернулась к мойке и постаралась, чтобыВиктория не заметила, как смех пытается вырваться из моей груди.

– Ты мажешь лицо в ноябре оранжерейнойклубникой? – изумилась Юля.

– Ну и что? – фыркнула дама. –Кожа нуждается в питании, и ты глубоко раскаешься лет через десять в том, чтоне следила за собой. Да я в свои пятьдесят гляжусь девочкой.

Я снова уткнулась носом в мойку. Да у нашейгостьи склероз. Никак не может запомнить, сколько ей лет на самом деле, тоговорит сорок, то пятьдесят.

– Муля обожает клубнику, – пробормоталаЮля, глядя на энергично облизывающегося мопса.

– Вот и хорошо, – влез Кирка, –ей тоже витамины нужны.

Виктория Павловна молча села за стол ипринялась с кислым видом пить чай.

Я же пошла к себе и набрала телефонпарикмахерши Нины. В трубке долго звучали гудки, потом слабый старческий голоспродребезжал:

– Слушаю.

Наверное, не туда попала.

– Можно Нину?

– А кто ее спрашивает?

– Знакомая.

– Какая?

– Евлампия.

– Не слышала про такую, – бдительнозаметила бабуся.

Мое терпение лопнуло, и я сердито заявила:

– Майор Романова из уголовного розыска,немедленно позовите Никитину.

– Так она в больнице, – сообщиластарушка.

– Как? – изумилась я.

– А вы что хотели, – моментальноокрысилась собеседница, – прийти домой и такое увидать! Сразу сердце исхватило…

– Что увидать?

– Как что? Квартиру свою разграбленную,все нажитое тяжелым трудом унесли, проклятые…

Бабушка стала изрыгать проклятия сначала поадресу криминальных структур, потом перекинулась на правоохранительные органы.Досталось всем: оперативникам из местного отделения милиции – «Натопталигрязными ботинками, все серой пылью засыпали и ушли»; участковому – «Только сбабками у магазина за пучок укропа ругается»; уголовному розыску – «Носятся намашинах с моргалками, честных людей пугают»; генеральному прокурору –«Кувыркается с бабами в койке, а москвичей грабят», и министру МВД – «Самыйглавный вор и негодяй».

Пропустив весь этот словесный понос, я велела:

– Номер больницы?

– На Волоколамском шоссе, путейсообщения, железнодорожная, – пояснила бабка и швырнула трубку.

Я молча держала в руках пищащий кусокпластмассы. Вот оно как, добрались и до Нины.

На улице потеплело. Погода наконец вспомнила,что на календаре ноябрь, а не февраль. Из густых туч повалил мелкий дождь, снеграстаял, превратившись в жидкую кашу из песка, соли и земли. Не успела я выйтииз метро, как какая-то иномарка, проносясь мимо, моментально окатила прохожихгрязью с головы до ног. Светло-бежевое пальто покрылось темно-коричневымипятнами. Выругавшись сквозь зубы, я попыталась вытереть грязь носовым платком,но стало только хуже. Потеки размазывались, превращая еще с утра элегантныйдемисезонный наряд в подобие половой тряпки.

Решив не обращать внимания на временныетрудности, я влетела в троллейбус, пристроилась у окна и принялась бездумноглазеть на мелькавшие дома.

Больница стояла в большом парке. Наверное,летом тут просто райское местечко, настоящий санаторий. Но зимой, когда деревьяощетинили голые ветви, а дорожки покрылись серо-черным месивом, пейзаж выгляделне слишком привлекательно.

Нина оказалась в отделении неврологии.Отдельная палата с удобной деревянной, а не железной кроватью, уютный плед,несколько подушек, ночник, а на тумбочке – тарелка с виноградом, грушами изелеными шишками фейхоа. Совсем неплохо устроилась, да и не выглядит больной.

Нина со вздохом отложила журнал «Вумен» испросила:

– Вы ко мне?