Да Силву обвинили в том, что он водил компанию с Фрэнсисом Дрейком, «помогал читать лютеранские молитвы и проповеди на борту корабля этого англичанина, а также благоговейно и покорно совершал еретические обряды, не принуждаемый к тому ни силой, ни страхом». Лютеранин Дрейк считался у католиков «архиеретиком».

На допросе у мексиканских инквизиторов да Силва отрицал «даже под пытками, что сознательно творил ересь». Но инквизиторы настаивали – им стало известно, что он «дважды принимал причастие по английскому обычаю». В свою защиту да Силва сказал, что действовал «по принуждению». Инквизиторы посчитали, что он говорит неправду: другие пленники на допросах утверждали, что Дрейк давал им выбор – они могли присутствовать на службе или нет, по своему желанию. Из этого следовало, что да Силва имел возможность уклониться от ереси. Но столь же верно было и то, что Дрейк по крайней мере однажды «повелел и прямо приказал» всей своей компании принять причастие – это было в воскресенье после казни Даути.

Нуньо да Силву признали виновным в участии в еретических обрядах англичан и приговорили к публичному покаянию и «вечному изгнанию из Индий». Он был отослан в Испанию и несколько месяцев изнывал в Севилье, пока король Филипп II не вызвал его к себе, пожелав расспросить человека, который помогал еретику Дрейку обойти вокруг света. Неизвестно, что поведал да Силва королю – вероятно, передал ему не без труда добытые сведения о местонахождении, намерениях и образе действий Эль Драке, но этого оказалось достаточно, чтобы заслужить помилование. Филипп снабдил да Силву деньгами и поручил передать в Севилью «королевскую депешу». Да Силва снова мог вернуться к своему ремеслу и выходить в море. Он благополучно добрался до дома и воссоединился с семьей.

На этом его история могла бы закончиться, но записи подтверждают, что позднее да Силва перебрался в Англию, поселился в Плимуте и не раз пускал в дело свои навыки, принимая участие в тайных экспедициях. Чтобы не нарушать секретность, Дрейк называл да Силву Сильвестром – судя по всему, между лоцманом и мореплавателем установилось особое взаимопонимание.

Отпустив да Силву, Дрейк пригласил двух городских старейшин разделить с ним ужин в его каюте. При этом он собирался сыграть с ними злую шутку – усыпив их бдительность, ограбить их дома. Позже он сжалился над горожанами и передал им муку, вино, оливковое масло и сахар, а своих пленников отпустил. В свою очередь они вместо того, чтобы отомстить Дрейку или осудить его, с одобрением отзывались перед своими властями о его щедрости.

Незадолго до рассвета 4 апреля «Золотая лань» захватила еще один испанский корабль, на сей раз из Акапулько, направлявшийся в Перу. Кораблем владел и командовал богатый купец дон Франсиско де Сарате. Дрейк подтвердил свое реноме, немедленно отправив для захвата абордажную группу; успеху немало способствовало то, что на борту у испанцев почти все еще спали. Английские пираты разбудили испанцев, отобрали у них шпаги, кинжалы и прочее оружие и заперли в трюме их же корабля. Затем они разглядели в общей компании Сарате и доставили его к Дрейку на борт «Золотой лани». Эль Драке обошелся со своим выдающимся заложником с изысканной вежливостью, сопроводил его в капитанскую каюту, освободил от «некоторых игрушек» (скорее всего, оружия) и допросил о том, какой груз он везет. Церемонное поведение Дрейка и его людей сбило Сарате с толку – он ожидал от пиратов совсем другого обращения.

Через три дня Дрейк отпустил своих испанских пленников, но перед этим раздал по золотой монете изумленно вытаращившимся на него испанским матросам, которые едва могли поверить своему счастью, а Сарате подарил серебряную жаровню и богато украшенный изогнутый кинжал. Две недели спустя Сарате поделился впечатлениями о встрече со скандально известным пиратом в своем дневнике. Хотя англичанин взял над ним верх, Сарате не мог не восхищаться его энергией и напором. «Этот английский генерал – тот человек, который пять лет назад взял Номбре-де-Диос», – писал он. Другими словами, это был злейший враг испанцев, и хуже того, «кузен Джона Хокинса». И все же Сарате описал его с нескрываемой симпатией. Этот человек был подлинным феноменом.

Ему около 35 лет, он невысокого роста, с рыжеватой бородой. Это один из величайших мореплавателей, какие сегодня есть на свете, и по мастерству, и по тому, какую власть он имеет над людьми. Его корабль весит почти 400 тонн и хорошо ходит под парусами. В его команде не меньше сотни человек, все в расцвете сил и обучены военному делу не хуже старых солдат Италии. Каждый из них крайне тщательно следит за чистотой своего оружия. Он относится к ним с любовью, а они к нему с уважением. Его сопровождают девять или десять джентльменов, младших сыновей влиятельных людей Англии, которые составляют его совет; он созывает их вместе по всякому поводу и слушает, что они говорят, но не считает себя обязанным подчиняться их мнению, хотя может последовать их советам.

Он не соблюдает никакой приватности: все те, о ком я говорил, обедают за его столом, как и лоцман-португалец, привезенный им из Англии и не проронивший ни слова за все время, пока я был на борту. На стол ставят серебряный сервиз с богатой позолотой и с выгравированным гербом. Он возит с собой всевозможные предметы роскоши и даже духи, многие из которых, как он сказал мне, подарены ему королевой. Ни один из этих господ не садится и не надевает шляпу в его присутствии, не получив прямого разрешения. Он обедает и ужинает под музыку скрипок. На его корабле 30 больших орудий и большое количество всевозможных припасов, а также ремесленников, умеющих произвести необходимый ремонт. У него есть два рисовальщика, которые весьма живо изображают в красках виды берега; это очень встревожило меня – их рисунки выглядят так естественно, что всякому, кто пожелает пройти вслед за ним этим же путем, будет совсем не трудно это сделать.

Сарате отличался наблюдательностью (он не зря опасался, что подробные цветные карты Дрейка могут впоследствии создать немало проблем) и был не так наивен, как могло показаться. Он не преминул осведомиться о положении Дрейка на корабле. Есть ли у него враги? Как оказалось, нет – во всяком случае, желающих делиться этими сведениями с чужаком не нашлось. А как насчет спорного вопроса с казнью Даути? Сарате вспоминал, что Дрейк «произнес о покойном много добрых слов».

Очевидно, английский пират умел найти подход к каждому, когда этого требовали обстоятельства.

Даже если испанцы иногда оказывали Дрейку