– Шур, яд, которым отравили Костюкова, растительный?

– Ну. Только он состоит из нескольких компонентов! И для того, чтобы сделать состав, надо хоть немного смыслить в ботанике.

– Так она и смыслила.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что она училась на учителя биологии в пединституте.

– У неё экономическое образование!

– Но год она училась на биолога.

– Откуда ты это взяла?

– Новогорский сказал.

Наполеонов присвистнул и проворчал:

– Оперативнику он этого не говорил.

– Так тот, наверное, его об этом не спрашивал.

– Кому могло прийти в голову задавать подобные вопросы?

– Мне…

– Разве что тебе.

– Я так понимаю, что растения, из которых приготовлен яд, можно было найти в лесу или вырастить на собственной даче?

– Правильно понимаешь, – неохотно согласился следователь.

– Ты не спрашивал у экспертов: состав этот имеет цвет?

– Он бесцветный.

– Это упростило дело.

– Нам?

– Убийце! И ещё, Шур, эти чашки с гномиками: надо бы выяснить, сколько их было у Костюковых. Сколько осталось. И куда подевались недостающие.

– Выясню.

До следующего дня, вернее вечера, от Наполеонова не было ни слуху ни духу.

Лишь около десяти вечера Шура ввалился в коттедж подруги детства. И был он не просто усталый, а измочаленный.

Мирослава проводила его умыться, а Миндаугас сразу стал накрывать на стол.

Однако Наполеонов, плюхнувшись на стул, заявил:

– Ребята, у меня кусок в горло не лезет. Я прямо без задних ног.

– Поешь хотя бы немножко, – ласково сказала Мирослава, – тебе ещё будут нужны силы.

– Тогда, пожалуй, съем полтарелки куриного супчика и выпью чаю с кусочком пирога.

– Вот и хорошо, – обрадовался Миндаугас.

– Суп с петухом или с курицей? – неожиданно спросил следователь.

– А ты с чем хочешь, Шурочка? – ласково поинтересовалась Мирослава.

– С петухом! Мне потребуется задиристость и шпоры! – заявил Наполеонов.

Перехватив взгляд Мирославы, Морис тотчас проговорил:

– Так это и был петух.

– Точно?

– Точнее не бывает.

– Ладно, поверю вам на слово, – пробурчал Наполеонов.

Съев полтарелки супа, он потребовал добавки и сразу её получил. Потом он согласился съесть и второе – картофельное пюре с домашней котлетой.

Завершил же трапезу Наполеонов, как и планировал, пирогом с курагой. Морису вообще удавались пироги, из чего бы он ни брался их печь.

О работе Шуру никто не спрашивал, и он заговорил сам:

– Чего вы молчите-то?

– Мы не молчим.

– Ладно, – снисходительно проговорил Наполеонов и почему-то устремил свой взгляд на кота, – ценю вашу деликатность.

Кот, вероятно, расценил слова Шуры как комплимент, адресованный именно ему, потому что громко замурлыкал.

Шура же перевёл взгляд на Мирославу и сказал:

– Ты была права…

Она не спросила в чём, и он продолжил:

– Я сам съездил к Костюковым. Родители Анны уже вернулись из Турции. И я застал дома как раз тёщу Костюкова, Варвару Сигизмундовну, её я и спросил о количестве чашек. Она ответила, что изначально их было шесть штук. Две из них разбил Вадим Аркадьевич.

– Она это видела собственными глазами?

– Не совсем. Варвара Сигизмундовна сказала, что одну чашку зять нечаянно смахнул со стола при ней и она сама собрала осколки в совок и выбросила в мусорное ведро.

– А какова судьба второй разбитой чашки, по версии тёщи Костюкова?

– Варвара Сигизмундовна сказала, что вторую чашку Вадим ухайдокал поздно вечером, когда вся семья уже легла спать, поэтому и осколки он убирал сам.

– А утром она видела осколки в мусорном ведре?

– Она сказала, что ей не пришло в голову заглядывать туда.

– Понятно. Поэтому мы смело можем предположить, что Костюков чашку в тот вечер не разбивал, а унёс её на съёмную квартиру.

– Хотя я не могу понять, зачем он это сделал, – тихо проговорил Морис.

– Привычка! – наставительно проговорил Шура и добавил: – И как сказал классик: «Привычка свыше нам дана. Замена счастию она».

– Хорошенькое счастье, – не согласился Морис, – быть отравленным из взятой тайком из собственного дома чашки.

– Тебе этого не понять! – отмахнулся от него Наполеонов.

Морис промолчал, но Шура, нередко домысливавший за других, расшифровал его как «куда уж нам со свиным рылом в калашный ряд», – и довольно хмыкнул, не подозревая о том, что Миндаугас, планировавший в воскресенье печь «Наполеон», решил, что делать этого не стоит.

– Оперативники обошли мастеров, изготавливающих ключи?

– Да, и один из них сообщил, что такие ключи заказывала женщина.

– Он описал её?

– Да, описание подошло для Анны.

– А фотографию Костюковой нельзя было показать?

– Показали.

– И что?

– Он опознал её, – проговорил Наполеонов упавшим голосом.

– Чего же ты такой недовольный?

– Не могу никак догадаться, кого она могла нанять?!

– Для чего?

– Чтобы добавить в чашку яд!

– Никого. Она сделала это сама.

– Но как? Её же не было в городе!

– Костюков всегда пил из одной и той же чашки.

– И что?

– Перед тем как уехать в санаторий, Анна вошла в квартиру и капнула каплю яда на дно чашки с гномом. Вот и всё.

– Но он мог заметить!

– Мог. Тогда бы сполоснул чашку и остался жив. Но он этого не сделал.

– Из этой чашки могла выпить его любовница!

– Велика утрата.

– Что ты говоришь?!

– Я имею в виду, с точки зрения Анны. Но она была уверена, что выпьет именно муж, так как он всегда пил из одной и той же чашки. – Помолчав, она добавила: – Поищите отпечатки её пальцев.

– Поискали.

– И что?

– Нет их там.

– Тогда будем исходить из того, что Костюкова была в перчатках.

– Это и так ясно.

– Рассуждаем дальше. Скорее всего, она ездила на съёмную квартиру ночью. Попробуйте отследить движение её машины ночью незадолго до отъезда в санаторий.