Телевизионные камеры установили не только на спортивной арене, но и на всей территории стадиона и даже на прилегающих к нему магистралях. Отвлеченный какой-то неожиданной просьбой жены, а надо заметить, жены имеют обыкновение почему-то приставать с неотложными просьбами в самый неподходящий момент, я поспел к телевизору только в тот момент, когда на голубом экране мелькнула лаком и никелевым радиатором быстро промчавшаяся «Чайка». Диктор вдогонку ей произнес:

– На экранах ваших телевизоров только что черной молнией пронеслась сверкающая на солнце «Чайка», в которой с завидной точностью, можете взглянуть на свои хронометры, спешит навстречу своей судьбе писатель Аким Востроносов.

Некоторое время голубой экран оставался беловато-мутным, потому что на нем совершенно ничего не было, а затем снова стало видно все ту же «Чайку», мчащуюся по территории стадиона с опиравшимся на ветровое стекло – тент машины был откинут, – молодым человеком неприметной наружности, тем не менее в позе маршала, принимающего парад. Все, кто был в это время на территории стадиона, выстроились на пути следования машины, желая поближе разглядеть героя дня и почтительно расступаясь по мере его приближения. Появление Востроносова приветствовалось самыми радушными улыбками, взмахами рук и цветами. Иные бросали в машину цветы, иногда целые букеты. Аким дарил хорошим людям сияющие улыбки и даже посылал воздушные поцелуи.

Затем телевизионные камеры выхватили огромный бетонный зев одного из выходов на зеленое поле стадиона, и все услышали хорошо знакомый голос популярного диктора, с подъемом сообщившего:

– Наши камеры и микрофоны установлены на спортивной арене! – Диктор проговорил это с таким энтузиазмом, как будто сообщил всем потрясающую новость, равную по значимости удивительному открытию. После некоторой паузы он продолжил: – Я смотрю на свой секундомер и вижу, как черная стрелка торопливыми толчками обегает последний круг до назначенного срока. Сейчас машина Акима Востроносова вот-вот покажется в проеме ворот спортивной арены. Вот она уже показалась, вот въезжает. Поистине справедливо говорится: «Точность – вежливость королей». Вполне возможно, что всего через несколько минут, всего через несколько минут, дорогие телезрители, мы с полным правом сможем перефразировать эту поговорку следующим образом: «Точность – это вежливость не одних королей, но и гениев». Однако не будем опережать события. Ждать осталось совсем недолго. Наберитесь, друзья, терпения, хотя, могу судить по себе, это очень трудно.

Возможно, многоопытный диктор и дальше развивал бы подобные суждения, но как раз в эту минуту из огромного зева выкатилась знакомая «Чайка» и дальше репортаж продолжила дикторша, обладательница самого приятного голоса:

– У Акима Востроносова есть еще в запасе целых пятнадцать секунд! – она сообщила об этом с такой радостью, как будто это осчастливило ее на всю жизнь. Едва успев перевести дыхание, торопливо продолжила: – Виновата, уже десять, девять, восемь… Все мы, дорогие телезрители, видим, каким уверенным шагом, с каким невозмутимым самообладанием двигается к установленному в центре зеленого поля помосту Аким Востроносов. Честное слово, дорогие товарищи, нельзя не позавидовать такому спокойствию и такой уверенности. В руках писателя большой белый конверт, на котором что-то размашисто начертано. Попрошу нашего оператора показать крупным планом конверт… Вот так, большое спасибо… Вы разбираете надпись на конверте? Я, например, четко вижу – на белом конверте стремительным почерком шариковой ручкой начертано: «Третий прыжок кенгуру». Вы видите, видите? – обратилась дикторша к своему напарнику.

– Отлично вижу, – охотно отозвался тот, – неожиданное и, я бы сказал, интригующее заглавие. Одно необычное заглавие дает основания предположить, что всех нас ждет увлекательное, даже захватывающее чтение…

– Но простите, – перебила дикторша, – я вынуждена прервать вас. Дело в том, что на помост ступил Аким Востроносов. Кто-то из остряков, я это слышала собственными ушами, проходя мимо помоста, заметил: лобное место для гения. Вот уж неверно, я бы сказала, ничего похожего. Но, простите, я умолкаю, ибо наступают самые напряженные минуты, давайте, друзья, молча понаблюдаем за происходящим, – голос ее смолк, будто его внезапно выключили или, говоря по-телевизионному, вырубили. Телевизионная камера молча фиксировала происходящее.

Редактор Большеухов в этот момент с подобающей минуте и возложенной на него миссии торжественностью поднялся и, шагнув к Востроносову, принял из его рук конверт, внимательно прочитал начертанную на нем надпись. Затем, подняв над головой, продемонстрировал конверт каждой из четырех трибун. И лишь после этого председатель обошел членов жюри, показывая каждому в отдельности полученный конверт, к которому было приковано всеобщее внимание. Некоторые члены жюри благоговейно прикасались к поднесенному конверту, были такие, которые пробовали прикинуть вес рукописи, как будто это могло что-нибудь значить. Когда все члены жюри оказались обнесены и каждый насладился созерцанием конверта, Большеухов натренированным жестом вскрыл конверт, извлек из него не очень толстую рукопись и передал ее Никодиму Сергеевичу. Все это делалось в напряженнейшей тишине, какая устанавливается в природе только перед сильной грозой.

Но когда ученый Кузин поднес рукопись к машине, наступила, можно сказать, мертвая тишина, все в нетерпеливом ожидании так замерли, что можно, пожалуй, поручиться за то, что каждый отчетливо слышал, как бьется не только его взволнованное сердце, а и сердца соседей справа и слева. И мы все у домашнего телевизора замерли и напряглись, даже мой сын, взиравший на все происходящее со свойственной нынешней молодежи скептической иронией, на какое-то время буквально оцепенел так, что его не стало слышно.

Камеры дали крупным планом лицевую шкалу машины. И все, у кого не было цветного телевизора, я уверен, ибо сам пережил, больше всего досадовали в эти минуты на то, что не удосужились скопить денег или не решились сделать такое необходимое приобретение. Те, кто был на стадионе, рассказывали потом, с каким всепоглощающим вниманием они следили за неторопливым разноцветным миганием различных лампочек, пробивавшихся сквозь заднюю решетку умного аппарата. Мы же, сидевшие у домашних телевизоров, не углядели даже, какая именно шкала зажглась после того, как машина проанализировала рукопись. Но зато мы насладились громовым возгласом известного спортивного комментатора, который в этот раз по какой-то причине не вел репортажа, но в самый последний момент непостижимым образом все же прорвался к микрофону и прокричал-таки свое единственное слово:

– Гениально-о-о!! – раскатисто знакомо неслось над стадионом и в микрофоны, можно сказать, на весь мир, как когда-то неслось восторженно исторгнутое с хрипотцой короткое, но растягиваемое сколько хватало дыхания: – Го-о-о-л!!

Комментатор возопил это так, как не вопил в Канаде, когда советские хоккеисты забивали свои ошеломляющие шайбы, решавшие исход немыслимой суперсерии игр.

А что творилось в эти мгновения на стадионе! Люди повскакали с мест, кричали, размахивали руками, бросали в воздух кепки, шляпы, платки и разные легкие предметы. В тот же момент в небо взлетели голуби и разноцветные шары. Много-много голубей и много-много шаров, не сотни, а тысячи и тысячи. Словом, ликование было всеобщим и бурным. Вы чувствуете, как немеет мой язык при описании столь волнующего момента. Одно могу сказать: в эту минуту невольно подумалось: где гроза, там и ведро! Диктор, до предела напрягая голосовые связки, вдохновенно продолжал: