Старушка остановилась, пытаясь понять, где находится. Никаких лебедей она не видела, хотя в такой темноте могла пройти мимо и не заметить. Сердце быстро забилось, а потом будто рухнуло вниз. Дыхание перехватило. Вдруг пришла уверенность, что Свете сейчас очень больно и страшно, что нет и не было никакой дачи с лебедями из покрышек, Светина подруга ее обманула. А она говорила внучке, что дружба с местными оборванками добром не кончится. Но Света, конечно, ее не послушала. Никто никогда ее не слушал.

Впереди раздался шорох разрываемой земли. Аромат задремавших цветов и зелени, остывающей в ночной прохладе, сменился гангренозной вонью, смешанной с едким запахом испортившегося лекарства. Будто в аптеке, закрытой век назад, кто-то разбил пыльные пузырьки. Инна Марковна так и видела сотни осколков, соединенных пожелтевшими этикетками с надписью «Ядъ». Не успела она понять, что происходит, как что-то набросилось на нее сзади.

Старушка упала на землю, кости и суставы завопили от боли, в груди хрустнуло, дыхание перехватило. Костлявые пальцы впились в руки, ноги и волосы, поволокли ее в темноту.

«Аптечная» вонь сменилась запахом гари. Хватка ослабела. Инна Марковна застонала, попыталась позвать на помощь, но ее рот зажала липкая ладонь, воняющая падалью. Голову наполнили крики и стоны. Тонкие прутья сплетались с хрупкими косточками мелкого зверья, срастаясь воедино, закрывая мерцающие в небе звезды.

Жесткие прутья врезались в спину, кололи кожу. Скорлупа хрустела на зубах, оставляя во рту привкус мела. Хотелось пить, горло саднило. Света закашлялась и проснулась. Кошмар не закончился. Она сидела на полу, привязанная к кровати, в луже собственной мочи.

Ей удалось вынуть изо рта кляп, она кричала, пока не охрипла, звала на помощь, но никто не пришел. Она была одна в темной даче, пропахшей пылью и старостью. Руки, привязанные к кровати, затекли, она их уже не чувствовала. Нестерпимо зудели спина и ягодицы. Боль и унижение накатывали снова, стоило вспомнить, как девчонки, которых она считала своими подругами, повалили ее на пол, стянули одежду и отхлестали крапивой. Они кричали, чтобы она забрала назад проклятие, что их близкие заболели из-за того, что они не показали ей Бабу-ягу. Но разве она в этом виновата? Ведь это они обещали, что будут дружить с ней, а сами обманули. Поклялись и нарушили клятву. Так им и надо. Пусть все они сдохнут, как та блохастая псина.

Света шмыгнула носом, стараясь сдержать злые слезы. Ничего, она им еще покажет.

Девочка наклонилась к веревке, стягивающей запястья. Вот уже несколько часов она пыталась зубами развязать узлы. Дело шло бы быстрее, если бы не кромешная чернота вокруг, не только мешавшая видеть, но и заставлявшая прислушиваться к каждому шороху и скрипу, раздававшимся в ночи. Несколько раз Света проваливалась в беспокойный сон, который больше напоминал обморок.

Зубы ныли, десны кровоточили, но узел почти поддался, надо потянуть еще немного.

Света замерла. Кто-то поскреб стену снаружи, прямо у нее за спиной. Она обернулась, ничего не увидев. Звук раздался снова, когти прошлись по дереву. Все смолкло. Может, мышь? За стеной раздалось хихиканье. По спине пробежали мурашки. В стену постучали. Не отдавая себе отчета, Света спросила: «Кто там?»

Наде было грустно и скучно. Мама постанывала во сне. Опять кошмары.

Девочка встала с софы и вышла на улицу в одной ночной рубашке и сланцах. Пошла к штабу.

На участке все было тихо, только журчал в овраге ручей.

Девочка подошла к дому и прислонила ухо к шершавой стене, прислушалась.

Света не спала. Надя думала, что та будет дрожать от страха, но она злилась и строила воздушные замки. Представляла, как бабушка вызывает милицию, они находят ее, а девчонок сажают в тюрьму.

Надя поскребла ноготками стену. Света насторожилась. Надя хихикнула и постучала. И тут случилось то, чего она не ожидала: Света спросила: «Кто там?»

А это значило, что ей удалось освободить рот. Надя быстро взбежала на крыльцо, открыла дверь и вошла в комнату. Жопа из Ленинграда написала под себя. Оказывается, в ее куриных мозгах зародился план спасения. Обмусоленные веревки ослабели, и скоро ей удастся освободить руки. Надя хлестнула Свету ладонью по лицу, снова завязала рот косынкой, затянула узлы на запястьях.

– Попробуешь еще раз, я тебя мертвецам скормлю. Никто не придет, никому ты не нужна. Бабка твоя обратно в Ленинград уехала.

Надя захихикала, забавно было видеть, как у Светы глаза раскрылись от удивления.

– Анткптебг.

– Что? – Надя освободила ей рот.

– Санкт-Петербург, – повторила девочка, в глазах – упрямство и злоба, ни следа страха.

Думает, что это игра такая, барковская. Не верит, что с ней сделают что-то совсем плохое. Уверена, что ее утром отпустят, еще и прощения попросят.

Надя ударила Свету кулаком в лицо. Девчонки ее только шлепали. Ладонь и кулак – разные вещи. Ударить ладонью все равно что сказать «блин». Кулак равнялся «жопе».

– С тобой посижу. – Надя плюхнулась на диван.

Ночную черноту сменила утренняя серость. Света больше не пыталась освободиться. Надя ждала, когда она начнет умолять, обещая, что никому не расскажет о произошедшем, но девочка сопела и молчала.

Утром пришли подружки. Оксана принесла кусок хлеба, завернутый в носовой платок, и стеклянную бутылку из-под ситро с водой. Она пришла последней, хмурясь и чуть не плача. Воду Надя велела вылить и послала Лику набрать из ручья.

Оксана кормила Свету хлебом по кусочку. Руки ей не развязывали.

Лика вернулась, держа бутылку в вытянутой руке, будто та могла ее укусить. В воде плавали травинки и извивалась пиявка.

– Она туда сама пролезла, а потом никак не выливалась. – Она виновато опустила глаза.

– Пей. – Надя поднесла бутылку к Светиным губам.

– Сама пей! – крикнула девочка.

Бутылка взорвалась у Нади в руке, брызги и осколки разлетелись в стороны как шрапнель. Лика ойкнула – стекляшка впилась ей в щеку. Кто-то завизжал. На Свету даже брызги не попали.

– Ведьма, – прошептала Оксана, – она ведьма. Надо круг нарисовать, нас круг защитит. Так в «Вие» было.

Лика нащупала в кармане мелок и трясущейся рукой протянула Наде.

Надя стряхнула с рук воду и кровь, вытерла о себя. Ночная рубашка промокла, на ткани остались алые разводы. Она взяла мелок и нарисовала в центре комнаты большой круг. Девчонки вошли в него и только потом принялись изучать масштабы бедствия. Неглубокие порезы и проколы на лицах и руках, ничего серьезного.

– А вдруг осколки внутрь залезли, они тогда до сердца дойдут, и мы умрем, – всхлипнула Лика, прижимая ладонь к окровавленной щеке.

– Не дойдут. – Надя нарисовала еще один круг, рядом с кроватью, так, чтобы к Свете можно было подойти.

– Маме стало хуже. Я видела, как ее кровью рвет. – Оксана села на пол в центре круга. – Папа мне ничего не говорит, но я это чувствую. Они уехали в город, оставили меня с тетей Шурой. Если бы все было хорошо, они бы меня взяли. Я поэтому и задержалась, провожала родителей.