– Ладно, едем дальше. Расскажи о себе: сколько лет, чем живёшь, чем дышишь. Смотрю, на колесах прикатил. Машину покрасоваться одолжил или обчистил кого? Только правду и коротко.

– Мне двадцать... почти двадцать один. Мы с другом купили два ангара под овощехранилища и за...

– Это явно больше миллиона, – обрывает он меня на полуслове. – Откуда деньги?

– У его отца крупная риэлтерская фирма. Мы убедили старика в рентабельности такого вложения. За год вернули почти половину суммы. Машину брал в лизинг.

– Девочек клеить?

– По работе мотаться! – закипаю доведённый до ручки его предвзятостью. – Сопляку в спортивном костюме никто не даст продукцию вперёд денег.

– Учёбу бросил?

– Нет, на заочное перевёлся, – сбрасываю его руку и тихо добавляю: – Ради мамы доучусь. Ей это важно.

– Хорошо, у тебя в перспективе есть прибыльное дело, диплом, беззаботная жизнь и хорошие друзья. Объясни старому дураку, зачем тебе моя дочь?

– До неё я жил как в показушном шоу: ярком, с кучей дешёвых удовольствий и красивыми декорациями под громким названием "свобода". Но в действительности сидел на привязи посреди ненавистной помойки, и глотал отходы, выдавая их за полноценную пищу, ибо боялся сделать шаг в сторону и потерять то малое, что имею. Вера помогла мне понять, что на самом деле у меня ничего не было, абсолютно ничего. И я шагнул. А теперь шагаю по инерции дальше, но больше не знаю, куда и зачем.

Мы снова молчим, каждый в своих мыслях. Страха больше нет. Смотрю на Поплавского, и ничего. Совсем. Обычный, крупногабаритный мужик с осунувшимся лицом и бесконечно вымотанным взглядом.

– Мне понравилась идея закопать живым, – он достаёт из бардачка блокнот и что-то быстро размашисто пишет. Я тут же теряю интерес, поняв, что это не цифры, но дальнейшие его слова заставляют меня встрепенуться. – Номер её не дам. Услышит твой голос, опять куда-нибудь рванёт, оба потом не отыщем. Вот адрес деревни. Крайний дом на выезде. Будь убедительным, иначе я тебя из-под земли достану и туда же прикопаю, только значительно глубже. Свободен.

Прежде чем выбраться из внедорожника, приходится дважды ущипнуть себя, чтобы хоть частично вернуться в реальность. На своё порывистое "Спасибо!" получаю угрюмый взгляд Поплавского и в каком-то непонятном трансе возвращаюсь в машину. Из-за нереальности происходящего не совсем осознанно хлопаю дверью, проворачиваю ключи в замке зажигания и, вбив в навигаторе указанный на листке адрес, срываюсь со двора, оставляя позади клубы дыма из выхлопной трубы.

Примерно на середине пути в голове понемногу начинает проясняться. Я более или менее осознанно примеряю на себя мысль, что через каких-то пару часов смогу её увидеть, услышать, дотронуться. И крою себя последними словами. Это ж надо, столько времени мечтать о встрече, но не додуматься купить хотя бы нормальный букет. А по дороге, как назло, ни одного населённого пункта. Психанув, торможу у обочины. По обе стороны от дороги поля, тополя, и цветов ни шиша. Только несколько диких подсолнухов колышется на тонких стеблях у дорожного знака.

Сорвав их, сажусь прямо на асфальт. Закуриваю. Руки не слушаются, чувства оглушают: кричат все разом, как малышня в субботний вечер на детской площадке. Докурив, ещё какое-то время верчу в руках куцые подсолнухи. Пахнут какой-то хренью, выглядят примерно так же. Не такой я представлял нашу встречу.

Да какая к чёрту разница?!

Мы. Сегодня. Встретимся.

Я нашёл её.

Дальше гоню как ненормальный. Въезжаю в богом забытую деревню, маньяком всматриваюсь в прохожих. Как во сне торможу у калитки самого крайнего дома. Зелени вокруг – море. Тёплый слабый ветер раздувает развешенные на верёвках полотенца. Какая-то пожилая женщина сидит на пеньке в тени яблони перед домом и что-то бубнит себе под нос, хлопая в ладони.

– Здравствуйте, – взмахиваю подсолнухами, чтобы привлечь к себе внимание, но сам отвлекаюсь на воинственное:

– Ама-ма-ма!

Резко поворачиваю голову и только сейчас замечаю частично скрытый за сохнущей простынёй манеж. А в нём ребёнка. Маленький мальчик в такт хлопкам притоптывает упитанными ножками, крепко держась пальчиками за пластиковый борт.

Женщина что-то спрашивает. Я не слышу. Ибо растерянно разглядываю не менее опешившего малыша. Его взъерошенные тёмные волосы падают на лоб, застиранная майка едва прикрывает причиндалы, в карих глазах, бегающих по моему лицу – наивное любопытство. Но вот тонкие бровки хмурятся совсем по-взрослому, он тянет руку к цветам, сжимает и разжимает пальцы в каком-то жадном хватательном жесте и, наконец, заходится требовательным кличем:

– Ама-ма!

А у меня не получается ни моргнуть, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Больно.

Не верю. Не могла она...

Я начинаю узнавать в нём себя на детских снимках, ещё до того, как впиться ошалевшим взглядом в висящий на детской шее кулон. Мой кулон. В ушах шумит. Внутренности стягивает в болезненную точку. Так невыносимо жжётся сердце, будто к груди приложили раскалённый утюг. Кажется, слегка пошатываюсь.

Тётка снова что-то говорит, трясёт меня за локоть, а я просто тяну руку к крохотной ладони и не осмеливаюсь дотронуться, такая она маленькая. Малыш решается первым, просто хватает меня за указательный палец и тянет к себе. Только теперь, именно в этот момент, я по-настоящему начинаю понимать, о чём спрашивал меня Поплавский, как и искренность моего ответа. Действительно закопаю. Живьём. Любого, кто попробует отнять.

Глава 47

Бритвой по сердцу

Вера

Из продуктового магазина я выхожу с упаковкой йодированной соли и стойким желанием посыпать ею глаза местных святош. Городская распутница, пристающая к чужим мужьям с просьбами нарубить дров или заменить розетку – излюбленная тема на повестке дня. И не важно, что за любую помощь я всегда плачу монетой, а не телом или улыбкой – клеймо гулящей пристало ко мне будто намертво. Как следствие, периодически приходится отваживать особо прытких ухажёров и демонстративно не обращать внимание на перешёптывания за спиной.

Подбородок – кверху, спину – ровно. Самое сложное в борьбе с общественным мнением, это контролировать шаг. Идти желательно уверенно, с достоинством, чтобы ни у кого не возникло сомнений, как глубоко мне фиолетовы злорадные сплетни. Да, оступилась. Да, поделом мне. Ну и? Половина праведниц, шипящих мне вслед, понятия не имеют, как это забывать дышать и не помнить даже своё имя. У второй половины у самой рыльце в пушку, а значит нужно громче кричать "Позор!". А мне не стыдно. Смотрю на Тёму и единственное, что