часть исследования, объем международной спонсорской помощи снизился. Соответственно, сошло на нет и финансирование женских и иных НПО, отчасти из-за перемен во взглядах на меры безопасности после 11 сентября, а отчасти из-за того, что правительство США возглавили республиканцы. Тем временем в Америке консервативные организации и аналитические центры ведут войну против НПО, обзывая их порождениями «глобализованных новых левых», призванными «извратить демократию» [Evans, Evans 2003][148]. Короче говоря – аргументация критиков НПО совпала с доводами антидемократических групп, выступающих против концепции прав человека, и привела к уменьшению потока инвестиций в правозащитные проекты. Туда ли свернули прогрессивные, увлеченные критикой ученые?

Во-вторых, подобная критика международной поддержки может ограничить потенциал спонсорской организации в глобальном контексте. Из обзора некоторых важных и влиятельных критических подходов становится очевидно, что в их рамках активизм считается бессодержательным и состоящим из символических жестов. Такие подходы заставляют невольно усомниться в возможности независимой самоорганизации. Мне кажется, что это несправедливо по отношению к тем, кто работает в НПО. Многие из них хорошо знакомы с этими проблемами и пытаются решить их в рамках активизма. Подобный негативизм ограничивает динамизм и взаимодействие, происходящее на всех уровнях «политики нетворкинга». Я уже говорила о том, как мои друзья стали профессиональными активистами, и о том, что этот путь был тернист и полон противоречий. Но даже они не могут себе позволить стать пуристами. Критика в контексте политики чрезвычайно важна – но как быть с активистами – работниками НПО, которые работают не покладая рук, не получая ни денег, ни иного вознаграждения?

Последний из недостатков, который беспокоил меня на всех этапах моей работы, заключался в том, что научная критика международного финансирования нерефлексивна и не учитывает наши собственные проблемы как ученых в рамках данных процессов. Как исследователь женского активизма я также являюсь и «чадом», и сторонником мейнстримизации гендера. Одни и те же спонсорские организации поддерживают и мою работу, и мою критику. В чем же тогда заключается моя ответственность? Как признание этого факта влияет на данные, которые я представляю, и на мой репрезентативный выбор?

Эта книга написана в новую эру научного подхода к критике НПО. Новизна подхода заключается в теоретизации международных (глобальных) интервенций. Такая критика рефлексивна, то есть внимательно рассматривает недостатки моделей экспорта и признаёт, что мы также являемся участниками переходного процесса. Эта критика направлена на практическое исправление ошибок[149]. Резкий переход от героизации к демонизации НПО размыл границу между НПОизацией как процессом и НПО как организациями и их сотрудниками. Многие из них хорошо знакомы с этими проблемами и пытаются решить их в рамках активизма[150]. Мой вклад заключался в поддержке мнения о необходимости критики международной помощи конструктивным политическим проектам. В этой книге я по-своему ответила на имеющиеся вопросы. Я попыталась разработать более коммуникативный подход к исследованиям, используя методику партиципаторного участия. Наш общий проект с активистками группы «Женский свет» сблизил нас. Вместе мы каждый день сталкивались с острыми противоречиями глобальной политэкономии. Наши отношения и мое участие в работе группы заставили меня по-другому взглянуть на глобальные гендерные интервенции.

Давайте, во-первых, рассмотрим одно из главных обвинений, выдвинутых против НПО: деполитизация сопротивления. Компрометирует ли российских женщин-активисток их участие в глобальных гендерных интервенциях? История женского активизма в постсоветскую эпоху коренным образом отличается от активизма в других странах. В Латинской Америке, Юго-Восточной Азии и в других южных странах НПОизация означала кооптацию уже существующих народных движений и «демобилизацию» социальных движений [Kamat 2001; Paley 2001; Roy 2004]. В России и других странах бывшего СССР мы видим другую историю. Социальный активизм появился здесь недавно и еще не успел укорениться. В советское время независимые социальные движения были запрещены. Расцвет активности различных групп, который я назвала «общественным движением», произошел благодаря интеллектуалам и не имел поддержки в широких слоях населения. Феминизм в России всегда был маркером принадлежности к элите общества. Местное и глобальное в российском феминизме всегда дополняли друг друга. Такие женщины, как Валентина или Мария, моя московская коллега, были посредницами и первооткрывательницами, они налаживали контакт с международными активистами и представителями благотворительных фондов. Я рассказала, что в период позднего социализма для небольшой группы высокообразованных женщин феминизм и «гендер» стали способами критиковать власть и отношения. Эти концепции также помогали им строить связи с симулякром Европы. По мере того как мы наблюдали последствия демократических прорыночных реформ, активизм и концепция «гендера» стала обретать иную цель – помощи женщинам в понимании резких экономических и социальных перемен – следствий рыночных реформ. «Гендер» помог Октябрине, Валентине и другим активисткам «Женского света» понять прошлое и разработать динамично меняющиеся проекты, нацеленные на личностные и общественные изменения. Они занимались общественной работой (активизмом) не только для того, чтобы служить другим. Активизм стал для женщин стратегией выработки и интеграции самоидентификации ответственных перед обществом личностей. По мере появления в женском активизме и в концепции гендера материальных ресурсов – грантов и финансирования – природа их занятий, конечно же, изменилась. Такие перемены привели их в другое измерение, они стали заниматься иными вещами. Женщины не знали, что и думать об НПОизации и профессионализации женского движения. Они чувствовали потребность в активном участии. Во-вторых, давайте вспомним дискуссию об НПО как об элитарном клубе. Недавняя критика НПО и гражданского общества указывает на обогащение и коррумпированность местных элит [Feldman 1997; Kamat 2001; Mandel 2002; Richter 1999; Sampson 1996]. Да, прежние элиты действительно наживались на третьем секторе, новом измерении НПО, порожденном фондами-спонсорами. Я не могу не рассказать (как и в случае с Гуманитарным институтом) об этом важнейшем этапе развития постсоциалистического общества. Этот этап значим, поскольку он помогает понять, что третий сектор так же подвержен коррупции. Однако ситуация более сложна, и в данной сфере существуют и другие модели взаимодействия. Одной из целей написания данной книги было подчеркнуть хрупкость и нестабильность позиций активисток. На примере кризисного центра в Твери я показала двойственность принадлежности к НПОизированному гражданскому обществу. Участие в негосударственном секторе может рассматриваться как способ карьерного роста. Но называть их деятельность «элитарной» – означает выбрасывать огромный пласт смыслов. Условия участия довольно ограничены; агентства-спонсоры подталкивают группы к определенным видам деятельности; активисты тратят бо́льшую часть своего времени на самих себя (получение грантов, изучение политики спонсоров, поиск ресурсов). Все это, безусловно, приносит бонусы на местном уровне, но сфера НПО не обеспечивает гарантии занятости; работники НПО часто никак социально не защищены. Если у них нет действительно хороших связей в бывших партийных или государственных кругах, они действуют независимо от государства и часто живут бедно, как, например, Октябрина. Они не имеют права на получение государственных пособий, таких как пенсии, и они могут потерять профессиональную квалификацию[151]. Работа НПО зачастую тяжела и не приносит прибыли, сотрудниц обеспечивают супруги, дети, члены семьи и друзья. Интересно отметить, что у значительной части женщин-активисток, с которыми я познакомилась в Твери (особенно у молодого поколения), мужья поддерживали их – Валентина с гордостью отметила, что в ее Центре гендерных исследований были четыре супружеские пары (где мужья, включая ее собственного, обеспечивали компьютерную, техническую, а также материальную поддержку за счет собственных доходов). Партнерские отношения, налаженные с местными влиятельными лицами, чрезвычайно хрупки и часто зависят от символического присутствия влиятельных аутсайдеров. Активистки знают о нестабильности своего положения и живут в постоянном страхе того, что спонсоры дистанцируются или откажутся от того или иного проекта.

Наш совместный проект и два проекта «Женского света», за которыми я следила, показывают и хрупкость негосударственной сферы