и сделать интервенции, направленные на развитие, общепринятыми. В новом мире возник аппарат международного активизма, опирающийся на конференции ООН, Америку и западноевропейские страны. 1990-е стали десятилетием возникновения амбициозных инициатив по развитию, которые на этот раз вышли за пределы Африки, Юго-Восточной Азии и Южной Америки и проникли на доселе нетронутую территорию – в страны бывшего СССР и Восточного блока. Экспорт универсальных стратегий и стандартизированных подходов затронул весь земной шар. Некоторые подобные методики были взяты из прогрессивного движения борьбы за социальную справедливость – за права человека, за решение вопросов гендера, за равноправие. Казалось, «народ» (или так называемое гражданское общество) победил правительства. В 1990-е на сцену вышли НПО – жизненно необходимая «соединительная ткань» демократии [Wedel 1994: 323][146]. Агентства по развитию оказывали им содействие [Fisher 1997].

Однако эти интервенции, осуществляемые по всему миру в так называемую постидеологическую эпоху, на деле несли в себе определенную идеологическую направленность. Крушение социалистической альтернативы привело к потере прогрессивного взгляда на справедливый миропорядок [Fraser 1997a]. Эта утрата надежд привела к возникновению нового неолиберального взгляда на развитие общества, «Нового мирового порядка» [Robinson 1993]. Такое мироустройство было основано «на двух столпах – неолиберальной экономике и либерально-демократической теории». В рамках этого подхода планировалась реструктуризация экономики и выстраивание отношений между государством и обществом по неолиберальным лекалам, согласно которым гражданское общество сильнó, а государство отступает на второй план. Левые активисты и эксперты уже восприняли концепцию гражданского общества в качестве противовеса как власти правительств, так и порочным практикам свободного рынка. Однако свежеиспеченный вариант понимания гражданского общества касался создания новых рынков. Такие взгляды быстро распространились в политических кругах США. Новый рецепт развития особенно жестко применяли в России и других странах бывшего СССР, что привело к плачевным результатам – «шоковая терапия», которую рекомендовали советники МВФ и международные банковские организации, привела к уменьшению госсектора, разрушению системы социальной защиты граждан и к резкому падению уровня здравоохранения. Людей бросили на произвол судьбы: безработица, гиперинфляция, рост цен на медицину и отсутствие подушки безопасности – вот лишь малая часть проблем.

Рассматриваемые в данной книге гендерные интервенции были помещены в новый контекст. Мейнстримизация гендера стала победой профеминистских женских движений, кульминацией десятилетий борьбы за то, чтобы женщина оказалась в фокусе внимания проектов по развитию. Но гендерные проекты, возникшие вследствие этой борьбы, были скомпрометированы своей тесной связью с тревожной политэкономией, и доверие к таким начинаниям было утрачено. В России проекты, связанные с гендером, оказывались в странной, зачастую сомнительной компании. Женские права и гендерное равенство продвигались на фоне урезания социального обеспечения, возникшего из-за структурных перемен.

Вследствие таких сложных и проблематичных последствий мнение исследователей изменилось – если в начале 1990-х они поддерживали активные интервенции, то в конце десятилетия стало модным критиковать «демократизацию». Появились новые и основательные исследования, в рамках которых на НПО обрушился шквал критики. Антропологи исследовали опасности бездумного импорта и применения таких «западных концепций», как гражданское общество, в страны бывшего Восточного блока. Выявлялись глубинные противоречия и расхождения во взглядах [Creed, Wedel 1997; Gal 1997; Hann, Dunn 1996; Ottaway, Carothers 2000; Sampson 1996; Wedel 1998]. В недавних исследованиях звучала резкая критика инфраструктуры международного феминизма. Отрицательно оценивалась запутанность и невозможность отделить структуру от неолиберальной повестки дня, достигшей своего апогея после окончания холодной войны. Некоторые отвергают концепцию гражданского общества как преимущественно риторический прием для проповеди демократии [Comaroff, Comaroff2001; Hardt, Negri 2000; Mandel 2002], прием, который одновременно рационализирует политику структурной перестройки и способствует сокращению государственного социального обеспечения [Alvarez et al. 1998; Foley, Edwards 1996]. Альварес, Дагнино и Эскобар описывают новые сервисноориентированные НПО, используя аббревиатуру АМСА (аппараты и методы социальной адаптации). Они называют такие НПО временными полумерами, безнадежно скомпрометированными той ролью, которую они играют в заполнении пробелов свободного рынка [Alvarez et al. 1998: 22]. Другие изображали НПО как средство продвижения интересов элиты, а не расширения прав и возможностей широких слоев населения, характеризуя тех, кто работает в этом секторе, как «компрадорскую буржуазию» [Sampson 2002: 299], транснационально ориентированную элиту, у которой больше общего друг с другом, чем с местным населением или социальными движениями, из которых они вышли [Feldman 1997; Kamat 2001; Mandel 2002; Richter 1999; Sampson 1996].

Некоторые пошли еще дальше и прямо называли НПО лакеями империализма, пособниками и помощниками мирового империализма [Hardt, Negri 2000; Roy 2004].

Ученые-феминистки стали критически относится к мнимым успехам международного фемактивизма в эпоху после окончания холодной войны. В рамках такого подхода транснациональный активизм отделялся от социальных движений, активизм стал «средством для достижения цели и целью сам по себе» [Riles 2001: 49]. Феминизм и его концепции, которые получили широкое распространение в конце холодной войны, были поставлены под сомнение из-за их схожести с империалистическими и корпоративными идеалами [Gapova 2004; Mohanty 2003; Snitow 1999]. С этой точки зрения мейнстримизация гендера и так называемая НПОизация – это синонимы деполитизации и демобилизации феминизма и женских движений [Alvarez 1998; Lang 1997; Paley 2001].

Критика международной помощи, выделяемой на демократизацию, присутствовала и в моей работе. В своей книге я уделила немало места оценке тревожащих последствий глобальных интервенций. Я рассказала о трех основных экспортируемых продуктах: третьем секторе, гражданском обществе и о концепции «насилия против женщин». Я показала, что третий сектор не оправдывает возложенные на него надежды. Вместо процветания для низового уровня в третьем секторе происходит символическое и структурное воспроизводство ранее существовавших элит эпохи СССР. Такое положение дел способствует гендерно обусловленному распределению власти и ресурсов и потворствует появлению иерархий, в которых процветает зависть и межгрупповая конкуренция. Кроме того, в соответствии с логикой неолиберализма происходит перекладывание ответственности с государства на местные неправительственные группы. В отсутствие постоянной государственной поддержки группам приходится сталкиваться со все новыми и новыми проблемами. В главе 4 говорилось, что феминистски ориентированное определение «насилия в отношении женщин», применяемое в России, непреднамеренно отвлекает внимание от других вопросов социальной справедливости, от иных сил, угнетающих женщин. Здесь необходимо участие полиции и государства, поскольку речь идет о торговле людьми и терроризме. Это тревожный результат для движения, которое намерено бросить вызов глобальному неравенству, способствующему маргинализации женщин. Критика имеет решающее значение, особенно в связи с тем, что Соединенные Штаты запускают новые проекты в Ираке и на Ближнем Востоке во имя демократизации и прав человека/женщин. В эти неспокойные времена как никогда важно продолжать задавать вопросы о спонсируемых США и Европой проектах «финансирования добродетели» [Ottaway, Carothers 2000]. И все же я настаиваю на том, что этого недостаточно. Во многих отношениях критика – это самое простое. У нее всегда находится своя целевая аудитория. Но подобный подход вызывает вопросы по целому ряду пунктов.

Во-первых, такая критика может лишь усилить консервативные позиции, выражающиеся в том, что демократия и ее ценности (гражданское общество, права человека вообще и женщин в частности) являются инородными элементами, неестественными для россиян или жителей других стран второго и третьего мира. В последнее время подобный подход стал весьма популярным в России. Администрация Путина противопоставила себя независимым НПО, налагая санкции на те организации, которые Кремль считает политическими. Особенно негативно власть в России относится к НПО, получающим иностранное финансирование. Подобное отношение возникло после «оранжевой революции» 2004 года в Украине[147]. Критики указывали на то, что «нам» следует остановить финансирование подобных проектов, бросив очень храбрых и готовых пойти на риск людей на произвол судьбы. Безусловно, с конца 1990-х, когда я закончила основную