Ее разум – сплошная тьма. Заполнен, испуган. Страх несется сквозь него – раскаленный добела, ужасающий. Страх давит ей на грудь, сокрушая. Она думает об открывающейся двери. Она думает о входящем незнакомце. Я думаю об открывающейся двери. Я слышу, как он сжимает дверную ручку. Я не слышу, как он сжимает дверную ручку, но слышу, как она поворачивается. Я не слышу, как она поворачивается, но слышу его шаги. Я не могу слышать шаги, я не могу слышать их. Там только тень. Только тьма, заслонившая свет.

Он, доставщик, он, не-доставщик, думает о ее грудях. Беспокоится насчет своего тела. Хочет доставить ей удовольствие, честно.

Она улыбается. На зубах мазок помады. Мужчина ей нравится. Под этим «нравится» – вопящий, стремглав несущийся туннель. Никакого радиосигнала. Заполняет мою голову, давит на кости черепа. Грохочет, распирает. Я младенец, моя голова еще не отвердела, мои тектонические плиты, они не выдержат долго.

Я хватаю ноутбук и швыряю его через комнату в стену. Думала, разобьется, но нет – врезается в гипсокартон и с жутким грохотом падает на пол.

Я ору. Ору так громко, что звук расщепляется надвое.

Пол бегом мчится из подвала. Не может подойти ко мне.

Не трогай меня, завываю я. Не трогай, не трогай меня!

Он стоит у двери. Я заваливаюсь на пол. Слезы текут по лицу – сначала горячие, потом, на щеках, холодные. Пожалуйста, иди обратно, вниз, говорю я. Пола я не вижу, слышу, как он открывает дверь в подвал. Я вздрагиваю. Не встаю, пока сердце не замедляется.

Наконец я поднимаюсь, подхожу к стене, переворачиваю ноутбук как надо. Посреди экрана здоровенная трещина, разошлись тектонические плиты.

В спальне Пол садится напротив меня, вяло барабанит пальцами по джинсам.

– Помнишь ли, – говорит он, – как оно бывало раньше?

Я смотрю вниз, на свои ноги, потом вверх, на пустую стену, потом снова на него. Даже не пытаюсь заговорить: искра слов умерла так глубоко в моей груди, что их не вытолкнуть даже на выдохе.

– Ты хотела, – продолжает он. – Ты хотела, хотела и хотела. Была неисчерпаема. Колодец, который никогда не пересыхал.

Я рада бы ответить, что помню, только вот я не помню. Я могу вообразить движущиеся члены и рты, прижимающиеся к ртам, но я не помню их. Не могу припомнить, чтобы когда-то чувствовала жажду.

Я сплю, долго, жарко, окна открыты, хоть и зима. Пол спит у стены и не шелохнется. Голоса не вмешиваются, сейчас нет, но я все же различаю их. Они проплывают у меня в голове, как молочай. Я Самуил, думаю я. Точно. Я – Самуил. Господь воззвал к нему в ночи. Они взывают ко мне. Самуил ответил: «Да, Господи». Я не имею возможности ответить моим голосам. Не имею возможности сказать им, что я их слышу.

Я слышу, как открывается, а потом закрывается дверь, но не поворачиваю головы. Я таращусь на экран. Оргия, сейчас. Пятая. Десятки голосов, слишком много, не сосчитать, накладываются, переплетаются, теснятся в воздухе, переполняют его. Они тревожны, они похотливы, они смеются, они говорят глупости. Блестит пот. Неудачно размещенные лампы накаливания отбрасывают тени, порой разрезая те или иные тела на гладкую кожу и каньоны тьмы. Снова целы. Снова разрезаны.

Он садится рядом со мной, под его весом подушка проваливается, и я почти падаю на него. Я не свожу глаз с экрана.

– Эй! – окликает он меня. – Ты в порядке?

– Да.

Я плотно переплетаю пальцы, костяшки выстраиваются в ряд. Это церковь. Это шпиль[21].

Он откидывается к стене и наблюдает. Смотрит на меня. Легонько касается моей лопатки, натыкается на лямку бюстгальтера, проводит пальцем по изгибу под эластичной лентой. Нежно, снова и снова.

Женщина в центре мужского хоровода тянется вверх, над своей головой, очень далеко вверх. Она думает об одном из этих мужчин, о том, который наполняет ее, возвращает ей полноту. Недолго думает об освещении, потом ее мысли вновь возвращаются к нему. У нее занемела нога.

Пол шепчет мне в ухо.

– Что ты делаешь? – спрашивает он.

– Смотрю, – говорю я.

– Что?

– Смотрю. Разве не это мне следует делать? Смотреть вот это?

По тому, как он затих, я догадываюсь: он думает. Потом протягивает руку, накрывает своей ладонью мои – мою церквушку.

– Эй! – зовет он. – Эй! Эй!

Один из мужчин болен. Он думает, что умрет. Он хочет умереть.

Тела соединяются, разъединяются, подрагивают мышцы, движутся руки.

В мозгу женщины ленточка света натягивается, провисает и натягивается снова.

Женщина смеется. Она взаправду кончает. В первый раз, когда мы поцеловались, Пол и я, на моей кровати, в темноте, он почти обезумел, гудел от избытка энергии, а сетчатая дверь хлопала на ветру. Потом он сказал мне, что ждал так долго, так долго, чуть из кожи своей не выпрыгнул. Кожа. Я все еще слышу, как они думают, это отдается у меня в голове, проскальзывает в щелки памяти. Не могу сдержать их. Плотину вот-вот прорвет.

Я не замечала, что плачу, пока Пол не встает, поднимая меня вместе с собой, тянет меня с дивана. А на экране жемчужный изгиб спермы крест-накрест пересекает торс смеющейся женщины. Я встаю – легко. Пол держит меня, касается моего лица, и его пальцы влажны от натуги.

– Ш-ш, – говорит он. – Ш-ш, прости меня, – говорит он. – Не надо это смотреть, мы вовсе не обязаны.

Он запускает руку мне в волосы, другой рукой обхватывает за талию.

– Ш-ш, – говорит он. – Я не хочу никого из них. Я хочу только тебя.

Я цепенею.

Только тебя, повторяет он. Он крепко меня обнимает. Хороший человек. Он повторяет: Только тебя.

– Ты не хочешь быть здесь, – отвечаю я.

Половицы дрожат: огромный грузовик заслоняет переднее окно. Пол не отвечает.

Он сидит тихо, излучая вину. В доме темно. Я целую его в губы.

– Прости, – произносит он. – Мне так…

Теперь мой черед шикать. Он осекается, смолкает. Я целую его – жестче. Снимаю его руку с моей талии, перекладываю на бедро. Ему больно, я хочу прекратить эту боль. Целую его снова. Провожу двумя пальцами по восставшему члену.

– Пошли, – говорю я.

Я всегда просыпаюсь первой. Пол спит на животе. Я сажусь и потягиваюсь. Осматриваю порванное одеяло. Солнечный свет струится сквозь занавески. Едва ли я смогу уснуть при таком ярком свете. Я встаю. Он неподвижен.

Я прохожу через комнату и беру камеру. Отношу ее в гостиную. Перематываю кассету, она жужжит и ноет, возвращаясь к началу.