– Закружи, поверни, – завела девочка. Голос тонкий, но прочный, словно стальная проволока. Потом она запнулась. Я не подгоняла.

Мы шли дальше, нарушая ритм нашего шага лишь тогда, когда требовалось уклониться от соприкосновения с ядовитым сумахом – там, где солнечный луч попадал на маслянистые листья и они блестели.

– Закружи, поверни, покажи мне гнома, – продолжила она. – Поглядела я в воду – а лицо знакомо.

Она остановилась, и я вспомнила.

– Обернулась – и там была я, – прошептала я.

Чудовищно. Дикая нелепица – неудивительно, что стихотворение стерлось из памяти. Послать ребенка на поиски сказочного гнома и оснастить сказку стихом, из которого следует – если не предположить, что девочка упала в пруд и утонула или заблудилась в ночи – что сама она и была этим сказочным гномом, порабощенным людьми? И ведь не братец, заметьте, именно девочка. Все в этой истории – каждый взрослый, каждое говорящее животное – подозреваемые: либо не заботились о героине, как должно, либо и вовсе толкнули ее на извилистый путь навстречу беде.

– Я поняла, – сказала я девочке.

Тропа стала шире, и почти сразу мы очутились на краю лагеря. В стороне большие, военного вида палатки окружали почерневшее кострище. Рядом под синим брезентом лежал запас дров. Слева низкое и широкое строение, а перед ним девочки-подростки хлопотали у складных столов. Вокруг них, словно дым, клубились звуки – разговор, клацание приборов, удар черпака о кастрюлю, скрип скамеек, воющий смех. Одна из них – гибкая, загорелая, в мешковатой футболке с изображением медведя – ринулась нам навстречу, когда мы вышли из-под деревьев.

– Эмили! – выпалила она. – Как же ты…

– Она бродила в лесу, – перебила я, ожидая, что меня спросят, кто я, откуда. Но никаких вопросов.

Девочка слегка склонила голову набок, и что-то более взрослое проступило в ее чертах, что-то сухое, корректное. Возможно, она думала, что сейчас я спрошу, где старшие, но, хотя ни одного взрослого поблизости не было видно, я не задала этот вопрос. Если бы вся цивилизация исчезла в мгновение ока, эти девчушки продолжали бы возиться со столовыми приборами и костром, аптечками и рассказами, не беспокоясь о том, куда подевались взрослые.

– Спасибо, что привели ее, – проговорила она и взяла Эмили за руку.

– Вы все кажетесь очень счастливыми, – заметила я. – Очень довольными.

Девочка слегка улыбнулась, не высказанная вслух шутка мерцала у нее в зрачках.

– Спасибо за разговор, – поблагодарила я Эмили.

Та моргнула и побежала к скамейкам, где, перебивая друг друга, приветствовали ее голоса других девочек.

– До свидания, – попрощалась я с девочкой постарше и пошла обратно в лес.

Свет успел перемениться к тому времени, как я вынырнула по другую сторону. Я сняла обувь и подошла к краю воды, потом вступила в нее. Она плеснула, омыла мне ноги.

– Закружи, поверни, – бормотала я, медленно шагая по камешкам, впивавшимся в мягкие подошвы. – Покажи мне гнома. Поглядела я в воду…

Когда я наклонилась в поисках собственного лица, то не увидела ничего, кроме неба.

В первый день августа, открыв дверь студии, я обнаружила на ступеньках нижнюю половину мертвой крольчихи. За спиной у меня курсор мигал на середине полунаписанной фразы: «Люсиль не знала, что там, за дверью, но, чем бы это ни оказалось, оно непременно должно было раскрыть…»

Я опустилась на колени перед несчастной зверюшкой. Ветер ерошил ее мех, задние лапы обмякли, словно во сне. Обнаженные органы переливались карамелью, а пахло от нее медью.

– Прости, – шепнула я, – ты заслуживала лучшего, чем вот это.

Собравшись с духом, я подхватила останки посудным полотенцем и отнесла в столовую отеля, где Лидия, Диего и Бенджамин посиживали с кружками, смеялись. Выложила сверток на стол.

– Что это? – промурлыкала игриво Лидия, отгибая краешек. Задохнулась, вскочила со стула, грудь ее содрогнулась от рвотных спазмов.

– Что… – начал Диего. Подался ближе. – Господи!

– Она свихнулась, к чертям собачьим! – взвыла Лидия.

– Я нашла это, – сказала я. – У входа в студию.

– Наверное, сова или еще кто-то, – предположил Бенджамин. – Я их тут видел.

Лидия сплюнула:

– Ну всё, с меня хватит. Ты ненормальная! Ненормальная! Ходишь тут, бормочешь, таращишься. Да что с тобой? Постыдилась бы!

Я шагнула к ней.

– Это мое право – быть постоялицей собственного разума. Это мое право, – заговорила я. – Мое право – оставаться неприветливой, такой, что со мной не захотят иметь дело. Ты себя-то слышишь? То ненормально, сё ненормально, все у тебя ненормально. Какой мерой меряешь? Быть ненормальной – как ты твердишь – тоже мое право. И я этого не стыжусь. Много разных чувств я испытала в жизни, а стыда среди них не было.

Громкость собственного голоса вынуждала меня приподняться на цыпочки. Не помню, чтобы я в жизни так орала.

– Думаешь, я тебе что-то должна? Оттого что нас случайным образом соединили в этом проекте, заверяю тебя, не возникает никакая связь между нами. Ни перед кем в жизни не было у меня меньше обязательств, чем перед тобой, агрессивно-заурядная ты баба!

Лидия расплакалась. Бенджамин ухватил меня за плечи и силой вывел в холл.

– Что с вами? – спросил он.

Я попыталась ответить, но голова словно тысячу фунтов весила. Я наклонилась к нему, уткнулась черепом в его рубашку.

– Мне так скверно, – призналась я.

– Может, вам надо просто пойти поработать у себя в студии. Или поспать. Или еще что-то.

Я почувствовала, как из носа выползает слизь. Утерла рукой.

– Выглядите ужасно, – заметил он. Наверное, вид у меня после этих слов сделался испуганный, так что Бенджамин поспешил исправиться: – Выглядите встревоженной. Вас что-то тревожит?

– Наверное, да, – ответила я.

– Давно ли вы получали весточку от жены?

Я прикрыла глаза. Столько писем, отправленных в пустоту. И ни одного письма для меня.

– Вы тут самый добрый, – сказала я ему.

Сидя в ту ночь на крыльце студии, я размышляла о крольчихе. Размышляла о комочках меха, которые ветер нес по лесу, о темном отверстии в туловище. Вращала воду в бокале для вина.

Много лет назад – в ночь после того, как я на причале поцеловала в губы рослую дочку миссис З. и почувствовала, как что-то распускается во мне, как ипомея – я проснулась в темноте.

Откуда мне было знать, что она не разделяет мой восторг? Откуда мне было знать, что ей было всего лишь любопытно – а потом стало страшно? Это было похоже на пробуждение в гостевой спальне у бабушки или у кого-то на цокольном этаже, в окружении сонных одноклассников. Только, в отличие от таких пробуждений, когда за растерянностью сразу следовало дремотное узнавание каникул или ночевки в гостях, на этот раз дезориентация сама собой не рассеялась. Ведь спать я легла, опьяненная наслаждением, укуталась в теплый кокон одеяла, слышала сухие дребезжащие перешептывания девочек в той же лесной избушке, успокоительные, как прибой. А проснулась – стоя, замерзшая, в окружении той темноты, о какой мечтают томящиеся бессонницей: глубокого, поглощающего забытья.