— Подсказывают. Это была не последняя наша встреча. Наши с ним встречи только начались. И знаешь, Паша, что я скажу... Я вот что скажу... И в жизни государства, и в жизни отдельного человека наступают иногда периоды, когда во имя высших целей можно и должно нарушить устоявшийся порядок!

— Ты имеешь в виду закон?

— Да, я имею в виду закон. Я не говорю о желательности или допустимости... Я говорю о необходимости. Его просто необходимо нарушить во имя спасения страны, государства или же во имя спасения маленького, невзрачного, поганенького человечка, — Худолей постучал себя по груди тощеватым своим кулачком.

— А вопрос стоит именно так — спасение или гибель?

— Да, Паша, да. Я тебе об этом уже говорил.

— Ты становишься опасным человеком, — Пафнутьев внимательно всмотрелся в Худолея.

— Я всегда им был, — Худолей вскинул голову и повернулся к окну, чтобы Пафнутьеву лучше был виден его гордый профиль. Шуткой Худолей попытался смягчить слишком уж серьезное свое заявление.

— Ну-ну, — проговорил Пафнутьев.

Худолей уходил огорченный, и походка у него была расслабленной, даже неуверенной — не так идет человек, который принял наконец решение важное, может быть, даже отчаянное. Худолей узнал все, что хотел, все, что требовалось для принятия решения. Примерно так, наверное, должен себя чувствовать безумец, который перешел через зыбкий, ненадежный, раскачивающийся мост, перешел, обильно поливая его бензином, а ступив на твердую почву, зажег спичку и, не глядя, бросил ее за спину.

Худолей постоял у окна, прошелся по коридору, внимательно всматриваясь в таблички на дверях, в лица идущих навстречу людей, здоровался, как-то старательно здоровался, чуть ли не с полупоклоном — не то он видел все это как бы внове, не то прощался и с коридором, и с людьми, которые в нем обитали. Да, наверное, это надо сказать — прежняя жизнь, наполненная отпечатками пальцев, фотографиями трупов, извлеченными из них пулями, уликами и доказательствами, эта прежняя жизнь потеряла для него всякий интерес. Он смотрел на нее как бы издалека, чуть сверху, как смотрит на остывающее тело отлетевшая душа. С любопытством, благожелательно, но без малейшего сожаления о брошенной оболочке. Так говорят все, кому приходилось умирать, но посчастливилось вернуться назад, выжить, вспомнить и рассказать.

Кто-то, оглянувшись на Худолея, мог подумать, что тот бредет бесцельно и опустошенно — а что взять от эксперта, который не упускает случая поддать, который только об этом и думает, к этому стремится и в этом видит смысл своей бестолковой жизни, что с него взять?

А между тем это была бы ошибка. Худолей шел целеустремленно и добрался наконец до окна, из которого была видна вся площадь перед зданием. Он без труда, привычно нашел машину Пафнутьева, убедился, что Андрей сидит на месте, и по его позе понял, что тот никуда не торопится и в ближайшие пятнадцать минут вряд ли отъедет. А Худолею больше пятнадцати минут и не требовалось.

По парадной лестнице все той же походкой... Между прочим, вы никогда не замечали, что именно расслабленная походка выдает в человеке высшую сосредоточенность, готовность поступить неожиданно и дерзко? Вспомните, как боксеры идут к рингу, как каратисты с болтающимися руками и опущенными плечами, чуть ли не заплетающимися ногами приближаются к месту схватки, вспомните! И вы увидите Худолея, который вот так же спускался по парадной лестнице, пересекал просторную ветреную площадь, приближаясь к пафнутьевской «Волге».

Он зашел с правой стороны, открыл дверцу, сел рядом с Андреем, расположился поудобнее и, откинув голову на подголовник, некоторое время молчал. Но вовсе не потому, что не знал, как ему вести себя дальше. Все, буквально все, каждый шаг, словечко, жест — все уже было готово у Худолея, он просто наслаждался своей готовностью, своим состоянием.

— Есть разговор, старик, — наконец произнес он.

— Давай, — ответил Андрей, тоже глядя прямо перед собой в лобовое стекло.

— Ты хорошо помнишь историю, на которой мы с тобой познакомились?

— Помню.

— Ты тогда разметал гору подонков... Их больше нет на земле.

— Да, — согласился Андрей, — я никого из них больше не встречал.

— Их никто больше не встречал. Ты помнишь свое состояние в то время?

— Помню.

— У меня сейчас примерно такое же.

— Давай, Валя, я слушаю.

— Значит, так...

Со стороны могло показаться, что в машине сидят два скучающих водителя и мирно беседуют на свои водительские темы, делясь незатейливыми горестями, непритязательными радостями, простенькими надеждами. Беседуют, не придавая слишком большого значения ни своим горестям, ни своим радостям.

Как и все мы, ребята, как и все.

Придавать слишком большое значение себе, своему мнению, своим надеждам и разочарованиям — это дурной тон, это признак глупости и слабости. А легкое пренебрежение к самому себе просто необходимо, оно всегда спасет тебя, убережет от поступков дурных и необратимых, от безрассудного гнева, от неразделенной любви, от незабываемых обид и подлого предательства. Да, все правильно, предательство бывает и милое, непосредственное, в чем-то даже лестное. Дескать, тебя принимают настолько всерьез, что могут даже предать.

Ладно, отвлеклись...

Худолей, сидя в кресле и откинувшись на спинку сиденья, продолжал говорить, Андрей не задал ему ни единого вопроса. Можно было даже усомниться — да слышит ли он вообще, что ему говорят? Но по каким-то признакам Худолей чувствовал, что тот слышит все, все понимает и готов слушать дальше.

Закончив, Худолей замолчал, коротко взглянул на Андрея и снова уставился в лобовое стекло.

— Когда? — спросил Андрей.

— Сегодня.

— Хорошо.

Худолей, не ожидавший, видимо, столь быстрого согласия, покосился на Андрея, но тот все так же неотрывно смотрел на площадь, на капли, рывками стекавшие по лобовому стеклу, и казалось, все, что сказал Худолей, нисколько его не встревожило.

— Все в порядке, старик, все в порядке, — Андрей успокаивающе похлопал ладонью по тощеватой худолеевской коленке. — Я врубился. Не переживай.

— Слушай, ты обалденный мужик.

— Об этом поговорим чуть позже, — усмехнулся Андрей. — Я заеду за тобой вечерком.

— Надеюсь, не на этой «Волге»?

— Конечно, нет.

Худолей вышел из машины, поднял воротник куцеватого своего плаща и зашагал по мелким морщинистым лужам куда-то в городские сырые кварталы. Теперь в его походке уже не было расслабленности, она сделалась быстрой и четкой. Он знал, куда идти, что сделать и к какому сроку.

Торжище в большом сумрачном дворе шло как обычно, разве что в этот вечер не было дождя и девушки в слепящем свете автомобильных фар уже не прятались под зонтиками, были открыты и вполне доступны плотоядным взорам. Машины стояли в ряд, и стоило одной из них отъехать, как на освободившееся место тут же устремлялась следующая, заранее включая дальний свет и как бы заявляя этим о своих правах на очередную красавицу.