Со своего места Женьке хорошо было видно институтское здание, крыльцо с парой колонн, небольшой, аккуратный дворик, обнесенный оградой. Он сидел здесь давно и замерз. Но о том, чтобы зайти в корпус, и речи не было. Ноги его там не будет, ни за что и никогда! Хватит и того, что он торчит тут, как последний дурак, и ждет Женю с ее долбаной консультации. А что поделаешь, если на хор она в последнее время ходить перестала — и увидеться им больше негде? Не домой же к ней ехать, чтобы объясняться в присутствии ее матери, которая смотрит на него так, словно он зарезал, по меньшей мере, человек пять.

А объясняться надо, и ничего тут не придумаешь. Тетя Аня верно говорит — Женька сам себя достал. Мечется, как волк, попавший в силки, и не знает, куда ему деться. Последние дни так орал на мать, что та от него в ванной стала запираться. Пришлось уйти от греха подальше, теперь вот торчит вечерами у соседки, благо она его терпит, добрая душа. Терпеть терпит, а пилит, как пила: «Помирись с Женей, она тебя любит. Потом будешь локти кусать». Зачем «потом», когда он уже сейчас их кусает. Он же без нее дня прожить не может, а тут целых две недели!

А вдруг она уже забыла о нем? Посмотрела на то, какой он козел, и поняла, что не стоит связываться. И Крашевников этот, черт бы его побрал, ходит за ней по пятам, как тень отца Гамлета. Как там Женя говорила? «Вы не слишком похожи». Это уж точно, не слишком. До Крашевникова Женьке далеко. И что это на Женю нашло, что она предпочла его такому красавчику? Не иначе, как помутнение рассудка. Вот теперь он прояснится, и она поймет, что к чему. Поймет — и пошлет его к такой-то матери. Обязательно пошлет, если Женька не предпримет что-нибудь прямо сейчас.

Он невольно поежился, сунул руки поглубже в карманы и принялся пристально изучать крыльцо институтского корпуса. По идее, Женя должна вот-вот появиться — Женька видел, как два часа назад она заходила внутрь со своим неизменным рюкзачком за плечами. Тогда он решил не рисковать и подождать, пока она освободится.

…Вот черт! Неужели Пичужка не понимает, каково ему знать, что она общается с этим… Женька со злостью треснул ребром ладони по спинке скамейки. Язык не поворачивается выговорить слово «отец». Наверное, тетя Аня права: она говорила ему вчера, что, для того, чтобы разделять его чувства к Столбовому, необходимо знать полную правду обо всем. О том, что происходило много лет назад, когда Женька еще пешком под стол ходил. Но как ее расскажешь, эту правду? Он уже и так-то жалеет, что наговорил лишнего, напугал Женю до полусмерти. А о скольком она и не догадывается? Да что она! Любой нормальный человек такого просто представить себе не может…

Женька закрыл глаза. Тотчас его словно накрыла ледяная волна. Это было привычно, это происходило в тысячный раз. Он давно перестал сопротивляться — просто поддавался этой лавине ужаса, погружался в нее целиком и полностью, терпеливо ожидая, когда она схлынет и отпустит его. Отпустит на время, чтобы потом поймать заново.

…Он слышал крик. Свой собственный и такой пронзительный, что отчаянно звенело в ушах.

— Ма-ама-а!!

Рядом что-то пыхтело и сопело. Что-то огромное, необъятных размеров, похожее больше всего на огромного, выбравшегося из берлоги медведя. Страшная, когтистая лапа протянулась и схватила его за волосы.

— Ма-ма!!! — снова, надрываясь, крикнул Женька. Она должна была быть где-то рядом. Прибежать на помощь, спасти от этого жуткого чудища. Но почему-то она не шла.

Медвежий монстр издал какой-то сиплый рев и потащил Женьку за собой. Он отчаянно сопротивлялся, пытаясь ухватиться за все подряд — за ножку стола, за табурет, за край кровати. Руки скользили и срывались.

— Мама! — кричать уже не было сил. Только пищать, как маленькая полузадушенная мышь.

— Заткнись! — рявкнул внезапно медведь человеческим голосом. Лапа наотмашь ударила по лицу. В глазах сразу стало темно. Ноги подкосились. Женька повис, как тряпичная кукла, и замолчал.

Медведь продолжал куда-то волочить его, глухо ворча. Сквозь пелену он различал его спину, почему-то лишенную шерсти, одетую в синий ситец с белым горошком. Знакомый белый горошек. У мамы было такое платье, совсем короткое с широкой юбкой и красивым светлым воротничком. «Он убил маму, — понял Женька и его охватил паралич. — Убил и съел. И надел ее платье. И меня он тоже убьет…»

Все сделалось ему безразлично. Когда тебе четыре года от роду, жизнь без мамы не имеет смысла.

Медведь остановился. Поставил Женьку на ноги и сильно тряхнул за плечи. Тот плавно съехал на пол.

— Стой! Стой, тебе говорят! — жарко рычал в лицо медведь.

Потом он снова ударил. Женька отлетел в сторону. В спину вонзилось что-то острое и нестерпимо горячее. Это была батарея парового отопления. Медведь продолжал наступать.

От боли и ужаса Женьку прорвало. Он заорал с новой силой, захлебываясь криком и слезами:

— Уходи-и! Уйди-и!! Ма-ама! Ма-амочка-а!

Медведь яростно топтал его, потом мохнатые лапы сомкнулись у него на горле. Женька захрипел, но продолжал яростно сопротивляться, катаясь клубком по ковру, пытаясь отцепить от себя страшные, стальные конечности.

— Заткнись, скотина! Ублюдок! Убью!!

Колоколом грянул звонок. Еще и еще — пространство вокруг наполнилось трезвоном. Женька уже просто вопил, без слов, на одной высокой ноте:

— А-а-а…

Трезвон сменился стуком. В дверь барабанили изо всех сил.

— Зина! Зина, открой! Что у вас там?

Медведь, тяжело дыша, отвалился в сторону. Женька лежал навзничь на полу, раскинув руки.

Что-то треснуло в прихожей. Затем раздался звучный щелчок. В комнату вбежала соседка.

— Зина… — Она остановилась у порога, прижав руки к груди. — Что ж это такое?

Раз она зовет мать, значит, видит ее. Значит, та жива. Женька с трудом шевельнулся и обвел комнату глазами, но матери нигде не было. Рядом раздавалось тихое рычание. Все-таки, он не сдался медведю, не дал себя уничтожить.

Женщина, осторожно ступая, подошла и присела на корточки перед Женькой.

— Зина, ты с ума сошла. Это же ребенок.

Он никак не мог взять в толк, к кому она обращается. Его мутило, все тело ныло, как один огромный синяк. На губах запеклось что-то соленое.

Медведь урчал. Уже не грозно и яростно, а тихо и даже жалобно.

— Отойди, — велела ему женщина.

Он послушно отполз в сторону. Морды его Женька по-прежнему не видел, но зато видел светлый воротничок, заляпанный красными пятнами.

«Это кровь, — подумал он, совершенно, как взрослый. — Моя кровь».

Женщина взяла его на руки и подняла с пола. В глазах у нее застыли ужас и страдание.

— Тетя Аня, — с трудом ворочая языком, прошелестел Женька. — Где мама?

Ее лицо сморщилось, губы задрожали.