— Но ведь этого не может быть! — не поверила Женя. — Вы должны были видеть… должны. И соседи говорили вам, что она издевается над Женькой.

— Из соседей это говорила лишь Нюта, но я думал, она сгущает краски. Все мы, родители, порой бываем несдержанны, и вы, Женечка, придет пора, вспомните мои слова.

— Ничего себе «сгущает краски»! — возмутилась она. — Уж по ребенку-то можно было заметить, что с ним не все в порядке!

— Да ничего нельзя было по нему заметить, в том-то и дело! Что он мог сказать в свои четыре-пять лет? Я приходил, он сидел себе в углу и играл в игрушки. Он был самый обыкновенный, такой же, как два моих старших сына. Разве что чересчур молчаливый. Но ведь мальчишки, бывает, поздно начинают разговаривать.

Женя покачала головой:

— Мне кажется, все объясняется просто — вы были равнодушны к ним обоим: и к матери, и к сыну. Оттого и эта странная слепота.

— Я не был равнодушен. Просто… просто они не были единственными, на ком было сосредоточено мое внимание.

— Но вы-то! Вы были для них единственным! Светом в окошке, тем, кто мог бы разобраться со всеми их проблемами, если бы хотел. Вы не хотели!

— Нет, Женя, это не так. Я разобрался. Может быть, слишком поздно, но разобрался. Я понял, что по моей вине с Зиной произошло что-то страшное. Я готов был искупать вину перед ней и ребенком, искупать любой ценой. Но… легко сказать. Видимо, я действительно опоздал. Зине стало гораздо лучше, а вот Жека… он, почему-то не принял моей помощи. Я ничего не мог с ним поделать: он не желал учиться и не учился. Потом, когда подрос, стал и вовсе неуправляемым: неделями не ночевал дома, таскался черт знает где, по каким-то подворотням. Если бы Нюта не отвела его к себе в хор, неизвестно, что бы с ним дальше стало, возможно, он бы сейчас не почту разносил, а сидел в колонии. Нас с матерью он в грош не ставил, меня так просто люто ненавидел. Почему-то он решил, что всему причиной я и только я.

— Потому что когда-то его мать точно так же решила, что в ее неудавшейся жизни виноват он.

— Но ведь это полная чушь! Даже с точки зрения математики не может быть лишь одна предпосылка, их всегда несколько.

— Математика здесь ни при чем. — Женя смотрела на профессора в упор. Под ее взглядом он будто становился меньше ростом, съеживался, старел на глазах.

— Женя, я не мог на него влиять. Я его почти и не видел последние годы. Стоило мне придти к Зине, он вылетал из дома, как бешеный. И не возвращался, пока я не уходил. Я даже караулить его пытался на улице — бесполезно. Это какая-то маниакальная неприязнь.

— А вы думали, Женька будет относиться к вам с сыновней нежностью? — Женя усмехнулась. — После всего, что было?

— Нет, не думал. Но хотя бы просто по-человечески…

У нее в ушах сразу возник Женькин голос, выкрикивающий ей в лицо: «А сидеть за шкафом рядом с дохлыми тараканами — это по-человечески? А когда тебя обещают выкинуть в окно?» Пожалуй, после такого всю жизнь будешь вздрагивать от любого неожиданного прикосновения, да что там, просто от вздоха за спиной.

— Чтобы с вами обращались по-человечески, нужно самому быть человеком.

— Зачем вы так, Женя? — подбородок Столбового задрожал. — Я же не изверг и не убийца.

— Конечно, нет. Вы предатель. — Она говорила Женькиным языком и отлично понимала это. Но остановиться уже не могла. В глазах у нее стояли слезы, но она не вытирала их, хотя чувствовала — еще секунда, и они потекут по щекам, размазывая макияж. — Самый обыкновенный предатель, а еще жестокий и бездушный эгоист. На месте Женьки я ненавидела бы вас точно так же.

Столбовой сидел, не двигаясь, и, не отрываясь, смотрел на нее. Женя вдруг на мгновение опомнилась и испугалась, что ему может стать худо с сердцем. Она резко вскочила.

— Куда вы? — слабым голосом произнес он.

— Ухожу.

— Мы ведь совсем не поработали над вашим дипломом.

Женя решительно мотнула головой.

— Я не буду защищать диплом под вашим руководством!

— Как — не будете? — его глаза изумленно округлились. — Женя, одумайтесь! Я понимаю, что все, что вы только что наговорили мне тут, это не со зла, а так сказать, в состоянии аффекта. Вы любите Жеку и сочувствуете ему. За это я не сержусь на вас. Я даже вам благодарен. Ему несказанно повезло, что он вас встретил. Что смог вызвать у вас такие чувства к себе. Но это все частная жизнь. А здесь у нас институт, кафедра прикладной математики. Наш с вами труд не должен иметь никакого отношения ни к вашей с Жекой любви, ни к его ненависти ко мне. Никакого. Это наука, а она превыше всяких житейских страстей.

— Плевала я на вашу науку. — Это была точная цитата из Женькиного лексикона, и Женя проговорила ее с той самой интонацией, с которой всегда говорил он.

Видимо, Столбовой также уловил сходство, лицо его вытянулось в недоумении. Он медленно покачал головой.

— Женя, это немыслимо. Вы ведь уже включены в план заседания. Отказаться от доклада нельзя — это будет скандал на весь институт.

— Я не отказываюсь. Я выступлю одна, без вашей поддержки. — Женя быстро пошла к двери.

— Что ж, — донесся до нее его голос. — Что ж, флаг вам в руки. Всего хорошего.

Она выбежала в коридор. Ее трясло, руки просто ходуном ходили. Черт с ним со всем, будь, что будет. Она ни в чем не раскаивается. Жаль только одного — что Женька не слышал ее минуту назад. Может быть, тогда бы он, наконец, поверил, что значит для нее больше, чем карьера. Гораздо больше!

Она внезапно поняла, в чем кроются истоки его чудовищного деспотизма по отношению к ней — вовсе не в том, что Женька — самовлюбленный эгоист. Просто ему было необходимо чувствовать и знать, что для кого-то он дороже всего на свете, что ради него готовы на любые жертвы. И сама любовь по его представлению заключалась в том, чтобы всегда быть вместе, не разлучаться ни при каких обстоятельствах, как разлучились его отец с матерью.

Жене стало так больно и тоскливо, как не было ни разу в жизни. Даже когда уходил отец, она не испытывала такой пустоты внутри, такой раздирающей душу безнадежности. А ведь впереди еще эта дурацкая кафедра, необходимость стоять перед всеми на трибуне, отвечать на множество коварных вопросов, бороться, защищаться. Или послать все это подальше, поехать к Женьке, подстеречь его, где угодно, плакать, просить, чтобы он простил ее?

Она вспомнила его ледяной и отчужденный взгляд, и поняла, что не сделает этого. Бесполезно. Бессмысленно. В его глазах она теперь такая же предательница как и Столбовой.

Женя постояла немного, потом принялась медленно спускаться вниз.

Женька сидел на той самой скамейке в сквере, а на которой две недели назад происходила их ссора с Женей. За это время в природе не произошло никаких видимых изменений: все так же пусто чернели клумбы, лишь снега почти совсем не осталось — только несколько грязно-серых клякс на тротуаре.