Так было всю начальную школу. А дальше… дальше я стал старше и смог анализировать. Я начал думать — и думал сутками напролет. Я думал, почему так вышло, что я не воспринимаю окружающих, а они меня? Получалось, что во всем виновата мать, ее болезнь, ее несчастливая судьба. Я хотел злиться на нее и не мог. На нее невозможно было злиться, она была — как младенец и она… боялась меня. Боялась всего: незнакомых людей, боли, страшной музыки в телевизоре. К ней я испытывал только одно — жалость. И тогда я, наконец, понял, кто виноват: виноват был он. Он! Он бросил нас не из-за того, что не мог бросить кого-то другого, кто был так же дорог ему. Нет, он сделал это для того, чтобы не пострадала его карьера. Из-за него мать сошла с ума, а он продолжал радоваться жизни, писал свои труды, преподавал, кадрил молоденьких аспиранток — и не испытывал никаких мук совести. Никаких. Вот тут я и осознал, чего хочу больше всего. Не быть таким, как он. Быть непохожим на него, а быть другим — на все сто процентов. Думаешь, это было легко — стать другим? У нас в доме есть его фотография, где ему двадцать — он там одно лицо со мной. Точь-в-точь. Смешно, правда? Он ведь сейчас весь из себя такой, в белом шоколаде. И математика его долбаная всю жизнь меня преследовала. Я контрольные в школе решал в уме за пятнадцать минут, а учительнице сдавал чистые листки. Она ставила мне пары, и я был счастлив. Потому что ему всегда ставили только «отлично».

— Что же, он никак не относился к тому, что ты так учишься? — тихо спросила Женя.

Женька язвительно ухмыльнулся.

— А как же! Он переживал. Разговаривал со мной, стыдил, убеждал. Бегал к преподавателям, просил их быть снисходительнее. Из-за него меня так ни разу и не оставили на второй год, а я об этом мечтал. Он тоже боялся меня, как мать. Особенно лет с тринадцати, когда я, наконец, стал разговаривать. И сказал ему… все сказал, что я о нем думаю. Его тогда чуть кондратий не хватил. А мне было по фиг — пусть бы он сдох, как собака.

— Женька!

— Что Женька?! Ты считаешь, я не прав?

— Я… я считаю, что так нельзя. Это не по-человечески.

— А получать сковородкой по голове — это по-человечески? А сидеть за шкафом в соседстве с дохлыми тараканами? А когда тебя обещают выкинуть из окна?!

— Все, все, замолчи! — Женя в ужасе закрыла лицо ладонями. — Не надо, я понимаю. Я тебя понимаю, но… он же… он не знал об этом.

— Он? Прекрасно знал! Ему было плевать, пока гром не грянул. Только тогда он соизволил пошевелить пальчиком.

— Не может быть. Ты чего-то не понял тогда, в детстве.

— О каком детстве ты говоришь? У меня его не было. — Женька слез со скамейки и встал перед Женей, засунув руки в карманы куртки. — Если бы я только знал, кто твой хваленый профессор! Да я бы… я… разорвал твой реферат к чертовой бабушке. На мелкие кусочки. Ты еще с ним под ручку ходишь!

— Может, ты меня ревнуешь к нему? — Женя улыбнулась. Улыбка вышла жалкой.

— Очень надо! Ты не такая, как моя мать, тебе голову не заморочишь.

— Но он мне нравился! Честное слово! Жень, я не могу вот так сразу взять и возненавидеть его. Не могу. Я очень тебе сочувствую, у меня сердце разрывается. Но представить себе его таким злодеем… нет, это выше моих сил!

— Ах, выше? Какие мы добренькие! Да просто… просто ты такая же, как он. Такая же карьеристка, так же можешь предать человека из-за своей выгоды.

— Какого человека? Что ты плетешь?

— Меня!

— Когда я тебя предавала? У тебя совесть есть? Я с тобой дни и ночи. Как… как сиделка какая-то!

— Сиделка? — заорал Женька. — То есть, ты считаешь, я больной?

— Ты больной. И замолчи, а то тебя куда-нибудь заберут, я не смогу ничего сделать.

— Ладно. — Он в мгновение ока стал абсолютно спокойным, его лицо превратилось в гипсовую маску. — Все, Пичужка. То есть, все, Женя.

— Что значит «все»?

— То и значит. Больше ты мне никто. И я тебе соответственно тоже.

— Ну, и зачем это все? — Женя тоже встала и подошла к нему, но он тут же отодвинулся. — Какое Столбовой… твой отец… имеет к нам отношение? Ты же не можешь разлюбить меня только потому, что я пишу диплом под его руководством.

— Могу.

Ей показалось, будто он ударил ее наотмашь. Она невольно отшатнулась в сторону.

— Гуд бай. — Он повернулся и быстро зашагал к остановке. Женя ждала, что он вот-вот остановится, вернется, попросит, чтобы она его простила. Объяснит, что валял дурака. Но Женька не останавливался и даже не оборачивался. Он пересек сквер, вышел на шоссе. Увидел идущий трамвай, побежал. Запрыгнул на подножку.

Она так и стояла возле скамейки, ей казалось, она превратилась в соляной столб. Ногам было холодно от долгого сидения, рукам тоже, все тело охватил холод, такой, что сердце оледенело.

Что же все-таки случилось? Ведь не может быть, чтобы все кончилось вот так, в один момент? И что такого она сказала? Наверное, надо побежать за ним, догнать — трамвай еще почему-то стоит на остановке, может быть ток выключили, или еще какие-нибудь неполадки. Трамвай стоит — а у нее нет сил сдвинуться с места, будто она приросла к этой черной, только что оттаявшей земле. И крикнуть Женьке тоже нет сил. Да и что ему крикнуть — что она умрет без него, что готова вместе с ним на пару ненавидеть Столбового? Чушь какая-то, бред. Шизофрения.

Трамвай захлопнул двери и тронулся, искря дугами. Женя еще немного постояла, тупо глядя перед собой, потом вернулась в институт. Столбового в холле не было. Она поднялась наверх, но кабинет был заперт. Внизу, на вахте ей сказали, что он уже уехал.

«Хорошо хотя бы то, что у него не случился инфаркт», — с некоторым облегчением подумала Женя. Она позвонила матери:

— Мам, я скоро буду дома.

— Да что ты говоришь? Я рада. К Карцеву своему не поедешь?

— Нет.

— Ну, значит, слон сдох в зоопарке. Ладно, целую.

Женя нажала на отбой и пошла к остановке.

Дома она набрала номер Женькиного сотового, но тот был отключен. Она позвонила на городской телефон — Зинаида сказала, что Женька куда-то ушел.

Женя сидела на диване в обнимку с Ксенофонтом и ревела от души, размазывая слезы по лицу. Почему, ну почему все так несправедливо? Казалось бы, только-только все у них стало, как у людей, — и на тебе!

Из кухни пришла мать. Увидела зареванную Женину физиономию, вытерла руки о фартук, подсела рядом.

— Что случилось?

— Ничего, — Женькиным тоном ответила она.

— А по какому поводу сопли?

— Просто так.

— Просто так ничего не бывает. — Мать покачала головой. — Вы что, поссорились?

— Да, — выдавила Женя с трудом.

— Снова из-за твоей учебы?