Добравшись до хижины за колючей изгородью, мыбыстро сняли палатки. Нас здесь ждал гонец из прежнего лагеря, он принес моюмоскитную сетку и записку, написанную моей женой и Стариком перед отъездом. Взаписке они желали мне удачи и сообщали только, что выезжают. Я напился воды и,присев на бачок с бензином, взглянул на небо. Нет, рисковать было нельзя. Еслидождь застигнет нас здесь, мы, вероятно, не сможем даже выбраться на дорогу.Если он застигнет нас в пути, мы не попадем на побережье до конца дождливогосезона. Об этом мне еще раньше в один голос твердили австриец и Старик. Нужнобыло ехать.

Итак, решено. Ни к чему больше думать о том,как мне хотелось бы остаться. Усталость помогла мне решиться. Африканцы сталигрузить все в машину и снимать куски мяса с палок, натыканных вокруг кострища.

– Ты не хочешь есть, бвана? –спросил у меня Камау.

– Нет, – ответил я. Потом добавилпо-английски: – Я слишком устал.

– Все-таки поешь, ты голоден.

– Потом, в машине.

Мимо прошел М`Кола с грузом, его широкоеплоское лицо снова было бесстрастно. Оно оживало лишь во время охоты или откакой-нибудь шутки. Отыскав у костра кружку, я велел М`Кола принести виски, иего каменное лицо у глаз и рта раскололось в улыбке. Он вынул флягу из кармана.

– Лучше с водой, – сказал он.

– Ах ты черномазый китаец!

Люди работали быстро, а из хижины вышли двеженщины и остановились поодаль – поглядеть, как мы укладываем вещи в машину.Обе были красивы и хорошо сложены, обе застенчивы, но любопытны. Римлянин ещене вернулся. Мне было очень неприятно уезжать, не простясь, не объяснив емупричины отъезда. Он мне нравился, этот Римлянин, я питал к нему глубокоеуважение.

Я пил виски с водой, засмотревшись на две парырогов куду, прислоненных к стене «курятника». Рога плавными спиралямиподнимались над белыми, хорошо очищенными черепами и, расходясь в стороны,делали изгиб, потом другой, а концы у них были гладкие, словно выточенные изслоновой кости. Одна пара имела меньший размах и была повыше. Другая, почтистоль же высокая, была шире и толще. Их темно-ореховый цвет ласкал глаз. Яприслонил спрингфилд к стене между этими рогами, и концы их оказались вышедула. Когда мимо проходил Камау, я попросил его принести фотоаппарат и постоятьоколо рогов, а сам сделал снимок. Потом Камау перенес головы к машине, по одной– такие они были тяжелые.

Гаррик, важный, как индюк, разговаривал сженщинами. Насколько я мог понять, он предлагал им наши пустые бензиновые бачкив обмен на что-то.

– Иди сюда, – крикнул я ему.

Он подошел, все с тем же наглым исамоуверенным видом.

– Слушай, – сказал я емупо-английски. – Если до конца поездки я не вздую тебя, это будет чудом. Ауж если стукну, то выбью все зубы, можешь не сомневаться. Вот и все.

Он не понял слов, но тон мой делал их яснеелюбой фразы из словаря. Я встал и жестом объяснил женщинам, что они могут взятьсебе бачки и ящики.

– Полезай в машину, – сказал я затемГаррику. – В машину! – повторил я, когда он захотел сам отдатьженщинам один из бачков. Он повиновался.

Мы все уложили и были готовы в путь. Витыерога торчали над задним сиденьем, привязанные к багажу. Я оставил мальчикуденьги для Римлянина и одну шкуру куду. Потом мы влезли в машину. Я селвпереди, рядом с вандеробо-масаем. Сзади разместились М`Кола, Гаррик и гонец,житель придорожной деревни, откуда был и Дед. Дед забрался на багаж, под самуюкрышу.

Помахав всем на прощанье, мы проехали мимодомочадцев Римлянина, пожилых неказистых туземцев, жаривших огромные куски мясана костре около тропы, которая вела через маисовое поле к ручью. Мыблагополучно переправились через ручей – вода в нем спала, а берега подсохли; яоглянулся на хижины, на ограду, за которой был наш лагерь, на холмы, синевшиепод пасмурным небом, и снова пожалел, что приходится уезжать, не простившись сРимлянином и ничего не объяснив ему.

Потом мы двинулись через лес, по знакомойдороге, торопясь засветло выбраться на открытое место. Дважды мы застревали вболоте, и Гаррик с азартом начинал командовать, пока остальные рубили кусты икопали землю, так что в конце концов мне ужасно захотелось задать ему трепку.Ему необходимо было телесное наказание, как шлепки расшалившемуся ребенку.Камау и М`Кола посмеивались над ним, а он разыгрывал вождя, которыйвозвращается с удачной охоты. Не хватало только страусовых перьев!

Один раз, когда мы застряли и я лопатойрасчищал дуть, Гаррик в пылу увлечения, распоряжаясь и подавая советы,нагнулся, а я как бы нечаянно ткнул его черенком лопаты в живот, так что ондаже присел. Я и глазом не моргнул, и мы все трое – М`Кола, Камау и я – боялисьвзглянуть друг на друга, чтобы не расхохотаться.

– Больно, – протянул он удивленно ивстал.

– А ты не подходи близко, когда человеккопает, – сказал я по-английски. – Это опасно.

– Больно – повторил Гаррик, держась заживот.

– Потри его, – посоветовал я ипоказал, как это делается. Но когда мы снова сели в машину, мне стало жальэтого бедного смешного позера и бездельника. Я спросил у М`Кола пива. Он досталбутылку из-под багажа, откупорил ее, и я стал медленно пить. Мы проезжалитеперь по местности, похожей на олений заповедник. Я обернулся и увидел, чтоГаррик уже оправился и снова болтает без умолку. Он потирал живот и, видимо,рассказывал, какой он молодец – даже не почувствовал боли. Я поймал взгляд Деда– он следил сверху, как я пью.

– Дед! – окликнул я его.

– Что, бвана?

– Вот возьми. – Я протянул емубутылку, в которой оставалось немного пива и пена.

– Еще пива? – спросил М`Кола.