Выругавшись, Фердинанд резким движением перевернул ближайший столик. Посуда посыпалась на пол. Изящные канапе вмиг превратились в гору отходов. Выломал единственную ножку и решительно сжал ее в правой руке. Он снова собирался вернуться в дедовы покои, спасти мелкого. И, словно в насмешку, мать продолжала бубнить под нос несуразицы:

— Это недешевое решение, Фёрди… Ты останешься сам…»

Дверь была слегка приоткрыта, из приемной доносился шорох работающих механизмов, движение молчаливых секретарей. Фердинанд не замечал этого.

Личный кабинет всегда играл с ним злую шутку. Наверное, потому что его предыдущий владелец был ненавистен до нервных колик и икоты. Но какие бы ассоциации ни вызывало это помещение, император продолжал заходить в него с завидным постоянством. Воспоминания держали его разум в тонусе, необходимом для свершения задуманного. Подпитывали чувства и давали силы идти вперед. Вот и сейчас, откинувшись на спинку своего рабочего кресла, Фердинанд не заметил, как предался воспоминаниям.

Мать всегда словно в воду глядела. Слегка безумная, она обычно чуралась публики. Но те три дня просидеть взаперти в спасительной комнате было равноценно предательству, и она, вынужденная присутствовать на встрече неожиданно нарисовавшейся родни, медленно сходила с ума. Трудно сказать, сколько мыслей мелькало в ее голове одновременно, но то, что это убивало ее изнутри, было видно невооруженным глазом.

В тот роковой день она, обезумев… умудрялась говорить важные вещи. Никто не слышал. Маркус не понимал бормотания, считая его бессмысленным, а Тео просто был слишком мал. Фердинанд не мог читать мысль и порой ловил себя на том, что лучше бы умел. Возможно, тогда ему хватило бы смелости уйти из дворца раньше и увести семью. Но… он не умел, не знал, не понимал. Действовал резко и наобум, за что расплатился тогда каждый. Виной всему чокнутый дед со своим безумным планом.

Мысль Фердинанда уходила в далекое прошлое, а большой палец скользил по ободку императорского перстня, надетого на указательный. Красный искусственный камень искрил на свету, словно драгоценность. Он лично отобрал этот перстень… у того, кто некогда был его младшим братом, а после стал средоточием бушующего ужаса… Боль того дня зияла в сердце страшной бездонной раной. Он не соврал Нандину утром. Синие глаза Теодора действительно снились ему в кошмарах. Память услужливо подбрасывала картины прошлого, окрашивая каждый сантиметр пространства насыщенным красным цветом. Поднимая в ушах многоголосие чужих оборвавшихся жизней…

Фердинанд не заметил, как оказался не один. Лишь слегка вздрогнул, когда чужие руки скользнули по его плечам. Пальцы зарылись в волосы, повели по коже, мягко массируя ее.

— Вы уснули, мой император, — тихо вымолвила личный секретарь, стоя у него за спиной и продолжая свои нехитрые действия. Ее уверенные прикосновения расслабляли и снимали нервное напряжение. Знакомые движения непривычно контрастировали с ее голосом, который вроде бы и слышал, но точно не от нее… Объяснение этому было, и оно тоже вносило свою лепту.

— И я опять не знаю твоего имени, — прошептал он, даже не пытаясь скрыть иронию. А потом чуть склонил голову в сторону, подставляя ей болезненный участок шеи.

— Тридцать девять, — невозмутимо представилась она, скользнув пальцами обеих рук по болезненному мускулу.

— Это не имя… — прошептал Фердинанд. Ладони тридцать девятой были нежнее, чем у предыдущей ее вариации, мельче. Это чувствовалось, как и ее миниатюрность…

Миниатюрная тридцать девятая… Фантазия ушла вперед. Плохие мысли улетучились, и ему начало казаться, что он сытый зверь, развалившийся на зеленой лужайке.

Женщина продолжала свое нехитрое действие молча. А когда закончила, просто обошла его и застыла в центре кабинета, аккурат перед столом, словно робот, опустив руки по швам.

Фердинанд наконец увидел ее. Сквозь знакомые жесты проскальзывал не менее знакомый образ бывшего обладателя тела. Та новенькая девочка из общей канцелярии в некрасивых штатных костюмах… Чужая мимика, прическа, стиль изменили ее почти до неузнаваемости. Он снова поймал себя на мысли, что перестает различать особенности внешности, когда дело касается его личного секретаря.

— Тридцать девятая, значит, — прошептал он. Женщина, нет, теперь девушка, оставалась невозмутимой.

— Тридцать восьмая сделала свою резервную копию позапрошлым вечером, — пояснила она. — Я помню почти все.

— А… копии… личных разговоров?

— Все здесь, — снова коснулась указательным пальцем виска. — Если… за прошедшие сутки случилось что-то важное…

И голос ее теперь намного звонче и мягче. Шумно выдохнув, Фердинанд резко поднялся с кресла и обошел стол. Схватив ее за подбородок, вгляделся в безразличные глаза.

— Перестань говорить как робот… тридцать девятая… — прошептал он, — ты все еще человек.

Голос его неожиданно дрогнул, а девушка привычно скривилась.

— Ваши пальцы на моем лице… это неприятно.

Фердинанд отступил, в который раз. Вернулся за свой стол и упал в кресло, все еще блуждая взглядом по девушке.

— Смена тела плохо на тебя влияет, — наконец констатировал он то, что не прекращал говорить уже который год.

Тридцать девятая не смутилась. Ее вообще мало что смущало. Она всегда казалось роботом, даже в самом начале знакомства, полностью искусственным разумом на базе человеческого мозга. Нандин точно сказал бы, что так оно и есть. Фердинанд же продолжал общаться с ней как с человеком, а не с программой, загруженной в мозг. Но пройдет неделя, вторая — и человечность опять вернется к ней. Это проходили не единожды… как и приручение.

Она знает это, но все равно при знакомстве говорит каждый раз одну и ту же фразу, как мантру или древнее заклинание.

— Не путайте временную синхронизацию баз памяти со сменой тела, мой император. Через два квартала я забуду этот разговор, а сороковая будет опять устанавливать границы. Это неизбежно.

И каждый раз она портит ему настроение.

— Оставь меня.

Новенький старый секретарь послушно удалился из кабинета. Личные черты прошлой обладательницы тела стерлись. Фердинанд знал, это временно, но жуть от происходящего не отпускала. Если бы Тео также был просто слит с образом, синхронизирован с чужой памятью… Но нет… Дед хотел полную власть над его телом. Хотел молодость и еще одну жизнь.

Потянув со стола портсигар, пошел курить. Сигареты всегда успокаивали, и Фердинанд не чурался пользоваться ими для этого дела. Взгляд скользнул по ночному небу, звезд почти не было видно, значит, его заволокло тучами, вдалеке виднелись беззвучные сполохи молний.

Где-то бушует гроза. Это так далеко, что даже гром не слышен. Но в эпицентре, наверно, настоящая стихия…

Далекие молнии отвлекали от бури в душе. А следующий день должен был полностью поглотить его мысли. Начнется эксперимент, и неведомый враг уже не сможет думать холодно и логично…