– Всего около пятидесяти километров. Может быть, часа полтора. Мы доберемся туда как раз к ужину. – Он призывно похлопал по сиденью рядом с собой. – Это, конечно, не роллс-ройс, но бегает хорошо, и когда отъезжаешь подальше от полей сражений, дороги вполне пристойные. Мне только надо заскочить в офис, и мы можем пойти в мой любимый ресторан. Как думаешь?

Девушку терзали сомнения, но бурчание в животе быстро их развеяло. Что может лучше отвлечь ее от горьких дум, чем поездка в этой машине и перспектива поужинать с Даниэлем?

– Дай мне несколько минут.

Она помчалась в свой номер и переоделась в свое самое красивое платье из зеленого шелка с цветочным рисунком, с кружевной каймой по вороту и манжетам, и аккуратно натянула чистые шелковые чулки. Она снова нанесла помаду, припудрила нос, вытерла шею лосьоном и пригладила волосы. «Хватит, – сказала она себе, втягивая живот перед длинным овальным зеркалом. – Может, тебе уже и не восемнадцать, но и он не зеленый юнец».

Она схватила шарф и светло-зеленый льняной жакет, который идеально подходил к ее платью, и уже собиралась спускаться вниз, когда вспомнила о Руби. На листке бумаги она написала записку и сунула подруге под дверь:

* * *

Первые несколько миль он осторожно объезжал выбоины на дороге и молчаливо, с сочувствием выслушивал, как она изливала душу, рассказывая о сегодняшней телеграмме от отца и о том, насколько она подавлена тем, что теперь все ее надежды найти брата живым полностью разбиты. Он почти наверняка мертв и похоронен неизвестно где.

Под конец она уже не могла сдерживать слезы. Он остановил машину и обнял ее, утешая.

– Моя милая, дорогая Элис, – пробормотал он. – Это такой смелый поступок приехать сюда! Мне очень жаль, что результат оказался таким печальным. Но, может быть, ты найдешь его могилу и это хоть немного утешит тебя?

Спустя некоторое время она сделала несколько глубоких вдохов, вытерла лицо и объявила, что с ней уже все в порядке.

Он старался подбодрить ее и на протяжении всего пути вспоминал время, проведенное ими в Париже, и их общих друзей. Он рассказал ей, что случилось с ним и его семьей во время войны, говорил о своей работе, о людях, с которыми работает, о своей новой квартире. Элис была ему благодарна – эти рассказы отвлекли ее. Он ни разу не упомянул свою девушку. Та представлялась Элис неимоверно гламурной, этакой более зрелой версией тех девушек, с которыми он общался в Париже: красивая, томная, модно одетая и невероятно умная. Он заслуживал именно такую.

* * *

Каким бы Элис ни представляла себе Лилль – похожим на Брюссель или миниатюрной копией Парижа, – реальность вскоре вытеснила ее ожидания.

– Им, беднягам, тяжело тут пришлось в войну, – сухо заметил Даниэль, когда они проезжали по улицам мимо обгоревших, покрытых следами от артобстрелов зданий. – Слава богу, я был в Париже, когда немцы ворвались в Лилль. Их изгнали отсюда англичане в октябре прошлого года.

Даже на тех улицах, которые явно не пострадали от снарядов, здания казались такими обшарпанными и неухоженными, словно вот-вот рухнут. Едва приметные признаки жизни – герань, растущая в цветочном ящике под окном, выстиранное белье, висящее на веревке, протянутой через улицу, сгорбленная женщина, одетая в черное, сидящая на ступенях дома, – все эти детали еще нагляднее свидетельствовали, какие тяжелые испытания пришлось вынести людям.

– Да, им, должно быть, нелегко приходилось жить при немцах, – согласилась Элис.

– Нелегко. Те отнимали у местных продукты, мебель, отбирали на нужды своей армии все из магазинов и фабрик. В городе было полно солдат. Они были расквартированы в каждом доме. Голод был жуткий. А правила – бог мой! Мой сосед рассказывал, что нужно было иметь специальный документ на все – даже на то, чтобы проехать в другой район города. Люди были вынуждены работать в полях и на фабриках, а всех, кто заболевал, – депортировали. Это было ужасно.

– Я даже не могла о таком и подумать, – призналась Элис.

– И женщинам тут было не легче. В сиротских приютах полно младенцев, рожденных от немцев.

Девушка замолчала. Ей было трудно представить, каково это – быть в полной власти жестоких, не знающих пощады врагов.

На центральной площади – Гранд-Пляс, как ее назвал Даниэль, – здания хотя и отчаянно нуждались в ремонте, но, казалось, почти не пострадали от обстрелов. Было пять часов дня, и на площади было довольно многолюдно. Все магазины были открыты, кафе заполнили рабочие, которые спешили утолить жажду. Над площадью возвышалась каменная колонна, напоминавшая Элис колонну Нельсона в Лондоне, только эта была украшена статуей женщины.

– Это богиня, – объяснил Даниэль, – памятник другой войне, еще одной давнишней оккупации. Бедный старый Лилль, ему каждый раз достается.

Он свернул на боковую улочку, остановился и выключил двигатель.

– Мой офис прямо за углом. Я постараюсь вернуться как можно скорее. – Он ласково потрепал ее по щеке и умчался.

Пока Элис ждала, она поправила макияж. «Держи марку, Элис! Позволь себе немного развлечься».

Вскоре он вернулся:

– С делами покончено. Как все-таки насчет ужина? Я умираю от голода.

Ресторан располагался в подвальчике, его низкий, кирпичный сводчатый потолок поддерживали мощные колонны. Даниэль выбрал столик в углу, и Элис поняла почему – за колоннами их не видели другие посетители. Метрдотель поприветствовал ее спутника как старого доброго знакомого, поглядывая на Элис с видом человека, которому точно известно о характере их взаимоотношений.

Глядя в меню, было трудно представить, что город когда-либо страдал от нехватки продовольствия.

– Мы должны поблагодарить за это вашу страну. – Даниэль объяснил, что американские кредиты на восстановление фермерского производства и рыбной промышленности уже приносят свои плоды.

– Выбери сам, на свое усмотрение. Все, кроме тушеной говядины, – сказала она со смехом. – Я наелась ее на всю жизнь вперед.

– Тебе не нравится фламандский карбонад? – поддразнил он девушку. – Какая жалость!

Одетые в черное официанты в накрахмаленных фартуках принялись за работу с бельгийской тщательностью, которая ее так восхищала: они подходили со всей серьезностью к качеству обслуживания клиентов. Даниэль заказал для них обоих мидии, карбонад для себя и кролика под пивом, а-ля гез, для спутницы.

– Я не уверена, что со спокойной совестью смогу съесть милого пушистого кролика.

– Это вкусно, вот увидишь.

Когда к ним подошел сомелье, Даниэль с серьезным видом попробовал вино. Он одобрил выбор, и когда бокалы наполнили, поднял свой.

– В память о твоем брате.

– За Сэма, – подхватила она дрогнувшим голосом, прежде чем сделала большой глоток. Вино было восхитительным. Она выпила еще.